Маленькие милости

22
18
20
22
24
26
28
30
* * *

Похороны Мэри Пэтриши Феннесси проходят 17 сентября в девять утра. Народу немного. Каллиопа Уильямсон, держась в дальнем углу, замечает в первых рядах копию Мэри Пэт, только крупнее и толще, с группкой растрепанных детишек, которым явно не помешала бы ванна. На соседней скамье сидят двое пожилых мужчин с редеющими волосами, лицами отдаленно напоминающие ту женщину и Мэри Пэт.

Родня, стало быть.

Еще есть несколько монашек из Мидоу-лейн-мэнор, но из коллег – никого. В церкви, способной с легкостью вместить тысячу, едва набирается пара десятков человек.

Детектива Бобби Койна нет. Занят, значит, не сомневается Каллиопа, ведь она точно знает, что слово он держит. Прямо как ее Реджинальд.

В другом конце зала, напротив Каллиопы и тоже в углу, стоит широкоплечий мужчина приятной наружности и с добрым взглядом. На нем неладно скроенный костюм и неумело завязанный галстук. В руке он держит платок, которым молча и часто промакивает глаза.

Она уже видела его раньше: он, бывало, забирал Мэри Пэт после работы. Это ее муж. Бывший. Их не представляли друг другу, но Каллиопа знает, что его зовут Кенни, хотя чаще называют просто Кен-Фен.

После службы она догоняет его на ступенях церкви, представляется и выражает соболезнования. Не только по погибшей супруге, но и по падчерице.

– Вы – Соня? – спрашивает Кен-Фен.

Она мотает головой:

– Никто меня так не зовет.

– А… Мне казалось…

– Это все из-за работы: я как-то рассказала, что в детстве отец называл меня Соней, а они и запомнили. Я потом говорила, что больше никто и никогда так меня не называл, но это они решили пропустить мимо ушей. Оставили мне кличку, будто я их домашняя зверушка.

Он вздыхает:

– Что ж… Соболезную вашей утрате.

Каллиопу бросает в жар, будто ее сердце пронзили металлическим шампуром, но она берет себя в руки.

– Здесь многие кого-то да утратили, – говорит она.

Остальные собравшиеся постепенно покидают церковь, но к Каллиопе с Кен-Феном никто не приближается, не выражает мужчине соболезнований. Наоборот, обходят его по широкой дуге, будто прокаженного.

Наконец все расходятся, а они вдвоем молча остаются стоять на ступенях. И есть в этом молчании нечто странно уютное.

– Выпить, случаем, не желаете?

– Я? Только за.