Маленькие милости

Глава 15

Первая мысль Мэри Пэт по возвращении домой: пока она была на митинге, ее квартиру обнесли. Все выглядит каким-то чужим. Или она непостижимым образом умудрилась попасть в чужое жилище? Планировка та же, да, но на кухне чисто, полы вымыты, пепельницы опустошены. Ни пивных банок, ни грязных стаканов, ни коробок из-под пиццы.

И тут до нее доходит…

«Эти сучки убрались у меня дома».

Не потому ли она с таким наслаждением выбивала из них дурь?

Очень может быть. Вполне.

Она идет по коридору в ванную, наклоняется над раковиной и смотрится в зеркало. Под левым глазом набухает фингал, на лбу следы ногтей (неглубокие), на шее – царапина (очень глубокая, аж воротник блузки пропитался кровью), верхняя губа распухла. Жаль, зеркало не способно отразить звон в правом ухе, будто незатыкающийся телефон. Также Мэри Пэт здорово вывихнула левое колено, а кто-то отдавил ей левую же лодыжку.

Первым делом она принимается за шею, прикладывая к царапине ватные палочки с перекисью водорода. Отражение в зеркале морщится от боли, но не прекращает улыбаться. «Щиплет – значит, перекись действует, – говаривала мама. – Смывать кровь всегда больно».

Обработав рану, Мэри Пэт заклеивает ее телесным пластырем. Под раковиной целый склад пластырей, бинтов, марли, йода, антисептиков, хирургических ножниц, будто на станции «Скорой помощи». Естественно, все это было нужно, пока Дюки ходил на свои «дела». Когда его не стало, запасы пригодились Ноэлу, у которого любая ссора непременно заканчивалась потасовкой. Яблочко от яблоньки…

Мэри Пэт снова улыбается. Если начистоту, то она любила драться сколько себя помнит. Буквально. Ее первое отчетливое воспоминание: Вилли Пайк проезжает на велосипеде по луже перед клочком газона, на котором четырехлетняя Мэри Пэт делает прическу своей Тряпичной Энни[33]. Она заметила хулиганский огонек в глазах мелкого засранца, прямо перед тем как тот направил велосипед в лужу. И он заметил, что она заметила. Вилли быстро-быстро закрутил педалями и на полном ходу въехал в лужу, забрызгивая Мэри Пэт и ее куклу маслянистой жижей, которая навряд ли была от дождя. Эти лужи, пахнущие серой и чистящими средствами, возникали по всему Коммонуэлсу как будто сами собой, даже когда неделями не было осадков. Мэри Пэт гналась за Вилли Пайком мимо четырех домов, пока на очередном повороте его велик не занесло и он не сверзился на асфальт. Зато она не остановилась – уже тогда она не умела сбавлять обороты, – а со всей дури накинулась на него. Конечно, Вилли было шесть, и он был мальчик, однако к тому моменту, как он смог оседлать Мэри Пэт, у него шла носом кровь, и ревел он как девчонка. Он успел отвесить пару тумаков, но тут старуха Макгоуэн оттащила его и дала хорошую такую затрещину, чтобы впредь неповадно было. А еще пригрозила рассказать отцу Вилли, что его сын бьет девочек, – и тогда у него на заднице живого места не останется. Старуха Макгоуэн еще пару раз ткнула Вилли в назидание, а потом повела Мэри Пэт обратно к луже, чтобы та забрала свою Тряпичную Энни. Мэри Пэт поднимала куклу с земли, будто трофей.

К шестому классу у нее на счету было минимум двадцать драк – и это только в школе и на улице. В доме Флэнаганов же колотили друг друга с подъема в семь утра и до отбоя в десять вечера. Мальчики – Джон Патрик, Майкл Шон, Донни, Стиви и Билл – занимали одну комнату, причем в течение небольшого периода (когда старший брат оканчивал старшую школу, а младший в первый раз пошел во второй класс) все пятеро одновременно. Отец – тогда, помнится, он еще появлялся дома – говорил, что их комната воняет, как клоака. После отъезда Джона Патрика – он отправился автостопом куда-то на запад, и двадцать лет никто ничего о нем не слышал – за его верхнюю койку развернулась настоящая бойня. Донни одолел Майкла Шона и на целых шесть месяцев отвоевал себе право спать наверху, но все это время Майкл Шон ходил в качалку на Эл-стрит, пока не стал сильнее. Спустя неделю потасовок, закончившихся переломанными носами, Майкл Шон занял кровать победителя, однако его храп из-за сломанной перегородки бесил Стиви, поэтому тот попытался задушить брата во сне подушкой, и матери пришлось вмешаться. Тринадцатилетний Стиви, мелкий и дикий – весь в Уиззи, – с самого детства был дурной на голову, что выражалось в жутковатом полубезумном взгляде. Он чуть не размозжил матери черепушку оконной рамой, аж стекло разбилось. Это стало последней каплей, и паренька сослали в приют Святого Луки для неблагополучных мальчиков. Больше в семье о нем не вспоминали, даже когда спустя десять лет его имя мелькнуло в газетной статье о плохо закончившемся ограблении в Эверетте.

Швы, черные, толстые и твердые, как металл – все семь, – оставались на голове у матери три недели. Но когда их сняли, лучше не стало. До самой смерти волосы отказывались расти на шрамах и скрывать их. Казалось, будто на затылке у Луизы Флэнаган алая застежка, открыв которую можно покопаться в потаенных мыслях и постыдных секретах.

Мать, впрочем, и сама была горазда раздавать тумаки направо и налево. До сих пор при виде деревянной ложки Мэри Пэт вспоминаются хлесткие удары черпалом по запястьям и по щекам, уколы ручкой в живот. И это за мелкие проступки. При серьезных Уиззи хваталась за ботинки. У нее было три пары, все довоенные, из тех, что делали на века. Каждые пять-шесть лет она меняла набойки, и тогда муж и дети неделями ходили по стеночке, опасаясь, как бы не стать тем, на ком Уиззи их опробует.

Да и «старик» любил распускать руки – если бывал дома, конечно. Щелкал по непослушным лбам костяшками пальцев, – а они у него были тяжелые и острые, как автомобильные гайки, – отвешивал подзатыльники, таскал за волосы по полу к ремню (как, например, однажды вечером, когда Мэри Пэт принесла из школы дневник с одними двойками). Джейми Флэнаган обожал тот ремень, держал его на крючке на двери в ванную исключительно для порки, а штаны поддерживал другим.

Ну и, конечно, оставались внутренние междоусобицы – брат против брата, сестра против сестры, брат против сестры или, еще хлеще, двое на одного. Когда Стиви с его характером бракованной ручной гранаты сплавили из дома, все стали избегать Донни и Большую Пег, потому что нельзя было предугадать, в какую минуту они на тебя ополчатся. Однако злить по-настоящему боялись не их, а Мэри Пэт и Билла, когда тот подрос, потому что эти двое вообще были без тормозов.

В результате своей последней драки со старшей сестрой Мэри Пэт на два дня загремела в больницу с сотрясением мозга и открытым переломом черепа. Большая Пег со всей дури засадила ей кирпичом прямо по лбу. Однако всем запомнилось не это, а то, что, пока ехала «Скорая», Мэри Пэт сумела подняться на ноги и довести драку до конца, после чего снова вырубилась.

– Я тебя огрела кирпичом! – воскликнула Большая Пег, когда ее вкатили в палату к сестре повидаться. – Кирпичом!

– В следующий раз бери шлакоблок, – посоветовала Мэри Пэт.

С братьями она не виделась уже много лет. Майкл Шон служит на торговом флоте и время от времени присылает рождественские открытки из портов Кабо-Верде, Мальдивских и Южных Сандвичевых островов, и о существовании этих мест Мэри Пэт иначе никогда бы не узнала. Донни живет в Фолл-Ривер, работает монтажником сливов. Между ними нет кровной вражды, просто молчаливое согласие, что, кроме родственных уз, их ничто не связывает. Последнее, что известно про Билли: он отсиживает десятку за нападение с ножом в Нью-Мексико, – и это особенно удивительно. Не нападение с ножом, а Нью-Мексико. Ведь Билли на дух не переносит жару, она выводит его из себя, что, если вдуматься, и могло стать причиной нападения.

Мэри Пэт заканчивает промывать раны, выбрасывает окровавленные ватные палочки в мусорку и протирает раковину медицинским спиртом. Снова смотрится в зеркало: лицо такое, будто ее выкинули из самосвала на кучу гравия. Руки жжет – не только костяшки пальцев, но и запястья. Ребра болят. В ухе по-прежнему звенит. На лодыжку и колено нужно сделать примочки.