Дело вдруг сдвинулось с мертвой точки. Июльский меморандум Буша побудил Рузвельта заменить Урановый комитет Бриггса влиятельной группой, находящейся в непосредственном подчинении у Белого дома. Она получила кодовое название Комитет S-1 и включала в себя Буша, Джеймса Конанта из Гарварда, военного министра Генри Стимсона, начальника штаба Джорджа К. Маршалла и вице-президента Генри Уоллеса. Члены комитета полагали, что соревнуются с немцами и что эта гонка запросто может решить исход войны. Конант был председателем S-1, на пару с Бушем они начали распределять огромные государственные ресурсы, привлекая к проекту создания бомбы ученых со всей страны.
В январе 1942 года Роберта привела в восторг новость о возможном назначении руководителем группы исследования быстрых нейтронов в Беркли, что он считал критически важным этапом проекта. Оппенгеймер «в любом случае будет огромным приобретением, – убеждал Лоуренс Конанта. – Он объединяет в себе проницательное видение теоретических аспектов всей программы с солидным здравомыслием, которого некоторым дирекциям подчас не хватает…» В мае Оппенгеймер был официально включен в состав S-1 и назначен заведовать изучением быстрых нейтронов, получив любопытный титул – «координатор быстрого разрыва». Он немедленно приступил к организации сверхсекретного летнего семинара с участием ведущих физиков, призванного рассчитать устройство атомной бомбы в общих чертах. Первым в списке приглашенных значился Ханс Бете, которому на тот момент исполнилось тридцать шесть лет. Родившийся в Германии Бете бежал из Европы в 1935 году и поступил на работу в Корнеллский университет, где в 1937 году получил должность профессора физики. Оппенгеймер настолько горел желанием привлечь Бете в свою группу, что призвал на помощь старшего физика-теоретика Гарварда Джона Х. Ван Флека. Он сказал Ван Флеку, что «пробудить у Бете интерес можно, внушив ему благоговение перед размахом стоящих перед нами задач». В то время Бете работал над военным применением радиолокации и считал этот проект более практичным, чем что-либо, связанное с ядерной физикой. Его все же удалось убедить провести лето в Беркли. Получилось привлечь и Эдварда Теллера, физика венгерского происхождения, преподававшего в столичном Университете Джорджа Вашингтона. Место в группе получили также швейцарские друзья Оппенгеймера – Феликс Блох из Стэнфордского университета и Эмиль Конопинский из Университета Индианы. Оппенгеймер также пригласил Роберта Сербера и несколько своих бывших учеников. Входивших в маленькую группу выдающихся физиков он называл «светилами».
Вскоре после назначения координатором быстрого разрыва Оппенгеймер попросил Сербера стать его заместителем, и к началу мая 1942 года он и Шарлотта свили гнездо в комнате над гаражом Оппи в Игл-Хилл. Роберт считал Сербера близким другом. После того как Сербер перешел в Иллинойсский университет в Эрбане, они переписывались почти каждое воскресенье[14]. За несколько месяцев Сербер стал тенью Оппи, его стенографистом и распорядителем. «Мы проводили вместе почти все время, – вспоминал Сербер. – Для разговоров у него имелись два человека – Китти и я».
Летний семинар 1942 года проходил в северо-западной части четвертого мансардного этажа корпуса «Леконт-холл» прямо над расположенным двумя этажами ниже кабинетом Оппенгеймера. В двух комнатах имелись застекленные двери, выходившие на балкон, поэтому из соображений безопасности весь балкон обтянули сеткой из толстой проволоки. Единственный ключ от помещения Оппенгеймер держал у себя. Однажды Джо Вайнберг, сидя в кабинете на мансарде с Оппенгеймером и другими учеными, наблюдал следующую сцену. В разговорах возникла пауза, и Оппи вдруг воскликнул: «Ой, смотрите-ка!» – и указал на отбрасываемую солнцем на бумаги тень от проволочной сетки. «На мгновение, – сказал Вайнберг, – все мы сделались в клеточку от тени». «Жуть, – подумал Вайнберг, – нас как будто посадили в символическую клетку».
По прошествии нескольких недель «светила» по достоинству оценили талант Оппи как организатора и докладчика. «На посту руководителя, – писал позже Эдвард Теллер, – Оппенгеймер демонстрировал тонкий, уверенный, неформальный подход. Я не знаю, откуда у него взялись такие способности обращаться с людьми. Даже те, кто хорошо его знал, удивлялись». Бете вторил ему: «Он сразу же вникал в суть задачи – нередко ухватывал всю задачу разом по единственной фразе. Кстати, трудности в общении с людьми возникали еще и потому, что он считал, будто все имели его способности».
Толчок обсуждению дал анализ взрыва на груженном боеприпасами корабле, который по халатности произошел в 1917 году в Галифаксе, канадской провинции Новая Шотландия. В результате трагического инцидента 5000 тонн тротила снесли две с половиной квадратных мили городских построек в деловом центре Галифакса, погибло 4000 человек. Ученые быстро установили, что оружие, основанное на делении ядра атома урана, по своей мощности превзошло бы взрыв в Галифаксе в два-три раза.
Затем Оппенгеймер обратил внимание коллег на базовую конструкцию ядерного устройства, чьи достаточно малые размеры допускали доставку боевыми средствами. Все быстро согласились, что цепную реакцию, вероятно, можно вызвать, если поместить урановый сердечник внутрь металлического шара диаметром всего двадцать сантиметров. Прочие технические условия требовали невероятно точных математических расчетов. «Мы постоянно придумывали все новые трюки, – вспоминал Бете, – находя нестандартные способы расчетов, но потом, глядя на результаты расчетов, большинство из них отвергали. Теперь я мог воочию наблюдать колоссальную мощь ума Оппенгеймера, который был неоспоримым лидером нашей группы. <…> Незабываемое ощущение».
Хотя Оппенгеймер не обнаружил в конструкции устройства на быстрых нейтронах никаких крупных теоретических пробелов, сделанные на семинаре расчеты необходимого объема делящегося вещества неизбежно страдали неточностью. Ученым не хватало детальных экспериментальных данных. Увы, даже полученные неполные сведения говорили, что создание оружия могло потребовать в два раза больше делящегося вещества, чем то количество, о котором президенту сообщили четыре месяца назад. Нестыковка подводила к выводу, что делимое вещество невозможно обогащать в малых дозах в лабораторных условиях – придется строить большую промышленную установку. Бомба становилась очень дорогой затеей.
Временами поиск решений такого числа непредвиденных задач ввергал Роберта в отчаяние. Кроме того, он так боялся проиграть гонку немцам, что отвергал все расчеты, требовавшие слишком много времени. Когда один ученый предложил трудоемкий подход к измерению рассеяния быстрых нейтронов, Оппенгеймер возразил: «Лучше пользоваться быстрым качественным обзором рассеяния. <…> Ланденбург предложил настолько нудный и сомнительный метод, что мы успеем проиграть войну раньше, чем он получит ответ».
В июле обсуждение на время отклонилось в сторону – Эдвард Теллер сообщил группе о расчетах технической возможности создания водородной супербомбы. Теллер приехал в Беркли в полной уверенности, что создание бомбы, основанной на делении урана, решенное дело. Ему быстро наскучили разговоры об атомном оружии обычного типа, и он стал развлекаться расчетами еще одной задачи, предложенной Энрико Ферми за обеденным столом год назад. Ферми обратил внимание на то, что атомное оружие, вероятно, способно поджечь некоторое количество дейтерия – тяжелого водорода и тем самым вызвать намного более мощный термоядерный взрыв. Теллер произвел сенсацию в группе, показав в июле расчеты, предполагавшие, что всего 11,8 кг жидкого тяжелого водорода, воспламененные с помощью атомного заряда, могли вызвать взрыв, эквивалентный миллиону тонн тротила. Такие масштабы, как подозревал Теллер, ставили вопрос: не подожжет ли ненароком обычная атомная бомба всю земную атмосферу, на семьдесят восемь процентов состоящую из азота. «Я с первой же минуты не поверил в такую возможность», – рассказывал потом Бете. Однако Оппенгеймер рассудил, что лучше сесть на восточный поезд и лично доложить Комптону о супербомбе и апокалиптических расчетах Теллера. Он разыскал Комптона в летнем коттедже на берегу озера Мичиган.
«Я никогда не забуду то утро, – в стиле высокой драмы писал потом Комптон. – Забрав Оппенгеймера с железнодорожной станции, я повез его к пляжу вдоль мирного озера. Там я выслушал его историю. <…> Неужели бомба действительно могла вызвать взрыв азота в атмосфере или водорода в океане? <…> Уж лучше принять нацистское рабство, чем опустить занавес для всего человечества».
Бете произвел свои собственные вычисления, убедившие Теллера и Оппенгеймера в практически нулевой вероятности воспламенения атмосферы. Остаток лета Оппенгеймер проработал над составлением сводного отчета группы. В конце августа 1942 года Конант прочитал его, делая пометки для себя под заголовком «Состояние бомбы». По словам Оппенгеймера и его коллег, атомное устройство при взрыве выделило бы «в 150 раз больше энергии, чем показывали прежние расчеты», но требовало в шесть раз больше критической массы делящегося вещества, чем ранее считалось. Создание атомной бомбы было вполне реальным делом, однако требовало сосредоточения огромных технических, научных и промышленных ресурсов.
Перед окончанием семинара Оппенгеймер пригласил на ужин Теллера с супругой к себе домой в Игл-Хилл. У Теллера четко отложились в памяти слова Оппенгеймера, произнесенные с непоколебимой убежденностью: «Гитлера в Европе заставит отступить только атомная бомба».
В сентябре 1942 года фамилия Оппенгеймера гуляла по бюрократическим каналам как бесспорного кандидата на пост директора секретной военной лаборатории, занятой разработкой атомной бомбы. И Буш, и Конант совершенно определенно считали Оппенгеймера подходящим человеком для этой роли. Эту уверенность внушила им работа, которую Роберт проделал в течение лета. Однако возникла загвоздка: военные по-прежнему отказывались выдать Роберту допуск к секретной информации.
Оппенгеймер и сам понимал, что причиной задержки служит его дружба с многочисленными коммунистами. «Я обрываю все связи с коммунистами, – сообщил он в телефонном разговоре Комптону, – потому что, если я этого не сделаю, правительству будет сложно меня использовать. Я не хочу, чтобы мне что-либо мешало приносить пользу стране». И все-таки в августе 1942 года военное министерство поставило Комптона в известность, что «О. не получил добро». В его личном деле содержалось слишком много донесений о «сомнительных» и «коммунистических» связях. Заполняя анкету на проверку благонадежности в начале 1942 года, Оппи сам указал, в каких организациях состоял, и среди них имелись такие, которые ФБР считало ширмой для коммунистических групп.
Невзирая на неудачу, Конант и Буш начали продавливать утверждение секретного доступа для Оппенгеймера и других ученых левого толка в военном министерстве. В сентябре они взяли Оппи с собой в Богемскую рощу. В этом прекрасном уголке среди гигантских калифорнийских мамонтовых деревьев Оппенгеймеру впервые разрешили присутствовать на заседании сверхсекретного комитета S-1. В начале октября Буш сказал секретарю-референту военного министра Харви Банди, что, несмотря на «определенно левую политическую позицию» Оппенгеймера, он внес «значительный вклад» в проект и должен получить разрешение для продолжения работы.
Тем временем Буш и Конант подключили к проекту военных. Буш изложил суть дела генералу Брехону Б. Сомервеллу, заведовавшему в Сухопутных войсках США всеми вопросами тылового обеспечения. Сомервелл был осведомлен о проекте S-1 и сообщил Бушу, что уже подобрал человека для управления проектом и его раскрутки. 17 сентября 1942 года Сомервелл встретил в коридоре зала заседаний конгресса профессионального военного, сорокашестилетнего полковника Лесли Р. Гровса. Гровс служил в инженерном корпусе сухопутных войск и сыграл ключевую роль в недавно завершенном строительстве Пентагона. Теперь он добивался отправки в боевые части за рубежом. Сомервелл приказал ему даже не мечтать об этом, полковник был нужен в Вашингтоне.
– Я не хочу оставаться в Вашингтоне, – ровным голосом ответил Гровс.
– Если вы справитесь с этим делом, – возразил Сомервелл, – мы выиграем войну.
– А-а, вот вы о чем… – сказал Гровс. Он тоже слышал о проекте S-1 и был от него не в восторге. Гровс и без того потратил на строительство военных объектов S-1 больше денег, чем предусматривал стомиллионный бюджет комитета. Однако Сомервелл уже принял решение, и Гровсу пришлось смириться с судьбой, обернувшейся для него повышением в чине и генеральскими погонами.