Дайсон запомнил, как Оппенгеймер обрушил на него «тонну кирпичей», когда он в лекции осмелился похвалить новую работу Дика Фейнмана по квантовой электродинамике. Впрочем, после лекции Роберт подошел к Дайсону и извинился за свое поведение. На тот момент Оппенгеймер считал подход Фейнмана, основанный на максимуме интуиции и минимуме математических расчетов, принципиально неверным и не захотел даже выслушать доводы Дайсона в его защиту. Оппенгеймер пересмотрел свои взгляды только после того, как из Корнелла приехал Ханс Бете и прочитал лекцию в поддержку теорий Фейнмана. На следующей лекции Дайсона Оппенгеймер вел себя непривычно тихо. После ее окончания Дайсон нашел в почтовом ящике короткую записку: «Nolo contendere[25]. Р. О.».
Контакты с Оппенгеймером вызывали у Дайсона бурные эмоции. Бете говорил, что ему следует учиться у Оппи, потому что он «намного глубже других». Однако как физик Оппенгеймер разочаровал Дайсона. Оппи, на его взгляд, не находил времени для серьезной работы и расчетов, без которых физик-теоретик не мог состояться. «Он, возможно, был глубже других, – вспоминал Дайсон, – но все равно не видел, что происходило вокруг него!» Как человек, Оппенгеймер тоже нередко приводил молодого ученого в недоумение сочетанием философской отстраненности и неуемного честолюбия. Дайсон считал Оппи личностью, прельщенной желанием «победить Дьявола и спасти человечество».
Дайсон также обвинял Оппенгеймера в «претенциозности». Временами он просто не понимал дельфийские пророчества наставника и невольно думал, что «невразумительность может легко сойти за глубину». И все же, несмотря ни на что, Дайсона тянуло к Оппенгеймеру.
В начале 1948 года журнал «Тайм» опубликовал короткую заметку об эссе, которое Оппенгеймер написал для «Текнолоджи ревью». Доктор Дж. Роберт Оппенгеймер «на прошлой неделе честно признал, что ученые чувствуют себя виноватыми», сообщил «Тайм» и процитировал бывшего руководителя лос-аламосской лаборатории: «В примитивном смысле, который до конца не затмевают ни упрощения, ни шутки, ни громкие слова, физики познали, что есть грех. И, однажды познав, уже не способны утратить это знание».
Оппенгеймер не мог не понимать, что такое высказывание, особенно исходящее от него, вызовет полемику. Даже близкий друг Оппи Исидор Раби упрекнул его в неудачном выборе слов: «Такую фигню мы никогда подобным образом не обсуждали. Он ощутил, что грешен. Видимо, забыл, кто он». Этот эпизод побудил Раби объявить, что его друг «слишком увлекся гуманитарными науками». Раби слишком хорошо знал Оппенгеймера, чтобы злиться на него, и помнил, что одна из слабостей друга заключалась в склонности «всему придавать налет мистицизма». Бывший преподаватель Оппенгеймера в Гарварде, профессор Перси Бриджмен, в интервью репортеру сказал: «Ученые не в ответе за факты, существующие в природе. <…> Если кому-то и следует считать себя грешником, то Богу. Ведь это Он создал факты».
Разумеется, Оппенгеймер был не единственным ученым, кого одолевали подобные мысли. В том же году его бывший преподаватель в Кембридже Патрик М. С. Блэкетт (персонаж истории с «отравленным яблоком») опубликовал книгу «Военные и политические последствия атомной энергии», первую полномасштабную критику решения сбросить атомную бомбу на Японию. К августу 1945 года, утверждал Блэкетт, японцы были фактически побеждены, и атомные бомбы были использованы, чтобы помешать Советам получить оккупационную зону в послевоенной Японии. «Остается только вообразить, – писал Блэкетт, – ту спешку, с какой единственные на тот момент две бомбы были переправлены через Тихий океан и сброшены на Хиросиму и Нагасаки – лишь бы вовремя заставить японское правительство капитулировать только перед американцами». Атомная бомбардировка явилась «не столько последним актом Второй мировой войны, сколько первой крупной операцией холодной дипломатической войны, идущей сейчас с Россией».
На взгляд Блэкетта, многие американцы знали, что атомная дипломатия была одним из решающих факторов бомбардировки, и это породило «сильнейший внутренний психологический конфликт в умах многих американцев и англичан, знавших о реальных фактах или подозревавших о них. Этот конфликт был особенно силен в умах ученых-атомщиков, по праву чувствовавших глубокую ответственность за то, что их блестящие научные достижения использовали таким образом». Описание Блэкетта в полной мере отражало душевные терзания его бывшего ученика. Автор даже процитировал речь Оппенгеймера в МТИ от 1 июня 1946 года, где тот без обиняков заявил, что США «использовали атомное оружие против фактически побежденного противника».
Когда книга Блэкетта через год вышла в Америке, она произвела фурор. Раби раскритиковал ее на страницах «Атлантик мансли»: «Скулеж по поводу Хиросимы не вызывал отклика в самой Японии». Город был «законной целью», возражал Раби. Однако сам Оппенгеймер никогда не критиковал сочинение Блэкетта, а когда его бывший учитель в том же году получил Нобелевскую премию по физике, от всей души его поздравил. Более того, несколько лет спустя Блэкетт опубликовал еще одну книгу, критически отзывающуюся о решении Америки использовать атомную бомбу, «Атомное оружие и отношения между Востоком и Западом», после чего Оппенгеймер в своем письме сказал, что, хотя некоторые моменты, на его взгляд, «не совсем точны», с «главным посылом» он согласен.
Весной новый ежемесячный журнал «Физикс тудэй» на обложке первого номера поместил черно-белую фотографию «поркпая» Оппи, надвинутого на металлическую трубку, без какой-либо подписи. Кто хозяин знаменитой шляпы, было понятно и без подписи. Оппенгеймер, вероятно, являлся самым известным ученым страны после Эйнштейна, причем в то время, когда ученые вдруг стали считаться идеалом мудрости. Совета Оппенгеймера искали как государственные, так и частные организации. Иногда казалось, что его влияние проникло повсюду. «Он хотел быть на короткой ноге с генералами из Вашингтона, – заметил Дайсон, – и в то же время выглядеть спасителем человечества».
Глава двадцать восьмая.
Он сказал мне, что у него в тот момент сдали нервы. <…> У него есть склонность совершать иррациональные поступки, когда становится невмоготу.
Осенью 1948 года Роберт посетил Европу, где не был девятнадцать лет. Во время первого визита он был молодым ученым, подающим большие надежды. А вернулся самым известным физиком своего поколения, основателем наиболее выдающейся школы теоретической физики Америки, «отцом атомной бомбы». Он посетил Париж, Копенгаген, Лондон и Брюссель. В каждом городе Оппенгеймер либо выступал с речами, либо участвовал в научных конференциях. Своей интеллектуальной зрелости Роберт достиг в Геттингене, Цюрихе и Лейдене и потому с нетерпением ожидал поездки. В конце сентября он, однако, написал брату, что несколько разочарован увиденным. «Путешествие по Европе, – сообщал он, – как и в прежние дни, есть время для переоценки. <…> Конференции по физике были хороши, но повсюду – в Копенгагене, Англии, Париже и даже здесь [в Брюсселе] – все повторяют одно и то же: “Видите ли, мы тут немного отстали…”» Почти с некоторым сожалением Роберт делает вывод: «Главное, я теперь понимаю, что именно Америка в основном будет решать, в каком мире нам жить».
После такого вступления Роберт переходит к главной теме письма – настоятельной просьбе к брату найти «отраду, силу и совет, которые дает хороший адвокат». Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (КРАД) проводила летом этого года слушания, и Роберт беспокоился о брате, а возможно, и о себе тоже. «С тех пор как мы начали следить за работой комиссии [Д. Парнелла] Томаса, – писал он Фрэнку, – настали трудные времена. <…> Даже история Хисса показалась мне угрожающим предзнаменованием».
В августе редактор журнала «Тайм», бывший коммунист Уиттекер Чемберс, показал под присягой на заседании КРАД, что Элджер Хисс, юрист, сторонник «Нового курса» и бывший высокопоставленный служащий Госдепартамента, состоял в тайной коммунистической ячейке Вашингтона. Обвинения Чемберса в адрес Хисса быстро стали лейтмотивом утверждений республиканцев о том, что «Новый курс» Рузвельта позволил коммунистам проникнуть, подобно червям, в самую сердцевину органов американской внешней политики. В сентябре 1948 года Хисс подал на Чемберса в суд за клевету, однако к концу года в лжесвидетельстве был обвинен сам Хисс.
Оппенгеймер не случайно видел в деле Хисса угрожающее предзнаменование. Если КРАД сумела низложить такую заметную фигуру, как Хисс, то что она могла сделать с Фрэнком, чьи связи с коммунистами были хорошо известны? Роберт помнил, что в марте 1947 года «Вашингтон таймс-геральд» опубликовала статью, обвинявшую Фрэнка в том, что он состоял членом Компартии. Фрэнк необдуманно опроверг это утверждение, хотя оно было правдой. Роберт уклончиво заметил, что Фрэнк «много думал об этом последние годы». Именно в этой связи он мягко посоветовал брату обзавестись адвокатом – и не просто хорошим. Фрэнку требовался адвокат, «вхожий в вашингтонские офисы, конгресс… и главное – редакции газет. Почему бы не остановиться на Герберте Марксе, обладающем всеми вышеназванными качествами?» Роберт надеялся, что охота на ведьм обойдет Фрэнка стороной, но явно считал, что брату на всякий случай следовало подготовиться.
Фрэнку шел тридцать седьмой год, он стоял на пороге блестящей карьеры и проводил революционные эксперименты в области физики элементарных частиц – сначала в Университете Рочестера, потом в Университете Миннесоты. К 1949 году он снискал среди коллег-физиков репутацию одного из ведущих экспериментаторов с высокоэнергетическими частицами (космическим излучением) на больших высотах. В начале года на борту авианосца «Сайпан» Фрэнк отправился в Карибское море, где вместе со своей командой запускал наполненные гелием воздушные шары, несущие специальную капсулу с камерой Вильсона, содержащей пластины с фотоэмульсией, чувствительной к излучению. Поднятые на очень большую высоту пластины регистрировали следы присутствия группы тяжелых ядер. Полученные данные позволили связать происхождение космического излучения со взрывами звезд. После того как шар опускался на землю, металлические капсулы приходилось разыскивать. Фрэнк однажды отправился в поход по джунглям Сьерры-Маэстры на Кубе, где, ликуя, обнаружил одну из капсул на макушке амарантового дерева. Когда еще одна капсула утонула в море, Фрэнк с мелодраматическим пафосом написал, что «совершенно пал духом». На самом деле он любил приключения и свою работу. Если до 1945 года Фрэнк следовал по стопам брата, то теперь шел собственным путем передового экспериментатора.
Как бы Роберт ни тревожился за брата, в душе, очевидно, рассчитывал на то, что его собственное левацкое прошлое отступило в тень под лучами нынешней славы. В ноябре 1948 года портрет Оппенгеймера вышел на обложке журнала «Тайм» вкупе со льстивым очерком о его жизни и карьере. Редакция убеждала миллионы американцев, что Оппенгеймер, отец-основатель ядерной эпохи, «настоящий герой нашего времени». Во время интервью журналу «Тайм» ученый не пытался скрывать свое радикальное прошлое. Оппенгеймер без стеснений объяснил, что до 1936 года определенно был «одним из самых аполитичных людей в мире». Но тут же признался, что страдания безработных молодых ученых и бегство от нацистов его немецких родственников открыли ему глаза на политику. «Я очнулся, поняв, что политика – часть жизни. Я стал настоящим леваком, вступил в профсоюз преподавателей, у меня было много друзей среди коммунистов. Такими вещами большинство людей занимаются в колледже или в старших классах. Комиссии Томаса [КРАД] это не понравится, но я не стыжусь прошлого. Мне скорее стыдно, что я так долго оставался в стороне. Почти все, во что я тогда верил, сегодня выглядит как полная чушь, однако этот период был важен для моего окончательного становления. Если бы не этот запоздалый необходимый урок, я бы не смог работать в Лос-Аламосе».
Вскоре после публикации очерка в «Тайм» старый друг Оппи, иногда оказывавший ему услуги адвоката, Герберт Маркс прислал ему письмо с поздравлениями по поводу «удачной статьи». Маркс, вероятно, имея в виду рассказ Оппи о прокоммунистическом прошлом, заметил: «Ваш “досудебный” пассаж – блестящая идея». Роберт ответил: «Единственное, что мне понравилось, – это выбранное вами место о том, как я заметил возможность, которую давно искал, но не мог найти». Жена Герберта Энн Уилсон (бывшая секретарша Оппи) беспокоилась, что публикация вызовет жесткую критику. Сам Оппенгеймер не мог решить, что об этом думать. «Я страдал от критики, – писал он Герберту, – очень остро одну-две недели, но в итоге пришел к ироничному выводу, что она только пойдет мне на пользу».
Как Оппенгеймер ни надеялся уберечь себя от внимания следственной комиссии, весной 1949 года КРАД начала обширное расследование шпионажа в радиационной лаборатории Беркли. Потенциальной мишенью был не только Фрэнк, но и сам Роберт. Четверо бывших учеников Оппенгеймера – Дэвид Бом, Росси Ломаниц, Макс Фридман и Джозеф Вайнберг – получили повестки, обязывавшие их выступить в качестве свидетелей. Следователи КРАД знали, что разговор Вайнберга со Стивом Нельсоном о ядерной бомбе в 1943 году был тайно подслушан. Хотя улики вроде бы изобличали Вайнберга в шпионаже, юрисконсульт комиссии понимал, что материалы несанкционированного прослушивания суд не примет. 26 апреля 1949 года КРАД устроила Вайнбергу очную ставку с Нельсоном. Вайнберг с ходу заявил, что ни разу с ним не встречался. Юристы КРАД понимали, что Вайнберг лжесвидетельствует, но ничего не могли доказать. Тогда они решили построить обвинение на свидетельских показаниях Бома, Фридмана и Ломаница.
Бом никак не мог решить, согласиться принять вызов и давать ли показания на друзей. Эйнштейн уговаривал его отказаться от дачи показаний, даже если за это посадят в тюрьму. «Возможно, придется некоторое время посидеть», – говорил великий ученый. Бом не хотел прикрываться пятой поправкой к конституции. Он рассудил, что членство в Коммунистической партии не находилось под запретом и поэтому ему нечего предъявить. Интуиция подсказывала ему честно рассказать о своей собственной политической деятельности, но воздержаться от показаний против других. Зная, что Ломаниц тоже получил повестку, Бом связался со старым другом, который в это время преподавал в Нашвилле. Ломаницу пришлось после войны несладко – стоило ему найти приличную работу, как ФБР всякий раз сообщало работодателю, что Ломаниц коммунист, и его увольняли. Будущее не обещало ему ничего хорошего, однако он изыскал средства на поездку к Бому в Принстон.