– Я твой лучший сын. Я всегда оставался верен. Я…
– Ты, ты… – из огромного рта вырвался квакающий смех. – Ты окасался слабее. Ты расосаровал меня.
– Матушка…
Вскинув руку, она без слов велела ему замолчать. Тяжело, медленно она наклонилась, зачерпнула горсть земли и бросила в могилу.
– Сакансивай.
Поправив череп на ветвях, она пошла вниз по тропе.
Там, у самой реки, в зарослях, куда тяжело было пробраться случайно, не зная дороги, ещё в детстве была прорыта землянка. Её построили три немых мужика. Только когда матушка принимала у них работу, и после, когда Белый и Грач закапывали их тела под входом в землянку, Войчех понял, что немыми они были не от рождения.
Теперь, когда избы не осталось, матушка укрылась в землянке. Туда же отнесли мальчишку. Буривоя не спешили убивать. Матушка тоже ждала чего-то, тянула.
Белый вонзил лопату в землю и подошёл к останкам избы. Под чудом уцелевшей крышей хлева лежал связанный Вадзим. В стороне тихо сопела во сне корова.
– Лежишь? – Белый скривился от одного вида гусляра. – Лежи. Матушка решит, что с тобой делать.
– Белый…
– Не говори со мной. Сказать тебе нечего.
– Ты и сам не хотел её убивать. Мы нарушили правила. Нельзя общаться с жертвой, а мы к ней привязались…
Если бы лопата по-прежнему оставалась у него в руках, так он сломал бы шею Вадзиму.
– Я ни к кому не привязываюсь, – прорычал он.
Безмозглому пропойце хватило мозгов не спорить. Белый собрался уходить, когда тот позвал его:
– Дай воды… прошу.
– Мертвецам незачем пить. А ты скоро сдохнешь, – он развернулся, сделал шаг, и снова его остановили.
– А ты? – бросил ему вслед Вадзим. – Что будет с тобой? Я слышал ваш разговор. Белый, ты был прав. Это неспроста, Воронов и вправду хотят стравить. Только это не враги, а старуха. Она сбрендила, Белый. Она же, получается, принесла Ворону в жертву. И Галку хотела, да не получилось. Кто будет следующий? Ты или Грач? Тот, кто окажется слабее?
Медленно, словно сражаясь с собственным телом, Белый оглянулся на гусляра. Тот лежал мешком, задрав голову, и пытался заглянуть ему в глаза, хотя вряд ли мог разглядеть что-либо при тусклом потустороннем свете, лившемся из глазниц черепа.