Севастополист

– Ну вот представь, что ты только и делаешь, что постоянно куда-нибудь мчишь на этой хреновине. Неужели в твоей голове родится хотя бы одна мысль?

Это было резонно, подумал я.

– Мы выше этого всего – в прямом и переносном смысле. Потому-то мы и здесь, – добавил лысый. – Есть поговорка такая: проще смотрителю Маяка прокатиться на восьмом троллейбусе, чем колесисту – подняться на социальном лифте. Мы, севастопольцы, ее понимаем. – Он подмигнул, как настоящий заговорщик.

Я слегка улыбнулся, но по-настоящему меня волновало совсем другое.

– А правда, что их мелики работают на небосмотрах? Что люди внизу думают, будто отдыхают, а на самом деле платят за развлечение неизвестных им бездельников?

Братья замешкались, но затем Джа медленно произнес:

– Правда здесь только в том, что у всего действительно есть своя плата. Но мы часто не знаем ее. Мы привыкли внизу, что все своими руками, все – родное, свое. И лишь изредка нужно что-то еще, чего не найти в доме. Для этого есть деньги: ты берешь, идешь куда-то, отдаешь их. А в Башне тебе говорят: здесь нет денег. И своего нет.

– Но это лишь в привычном понимании, – добавил Судак. – А знаешь почему? – И, не дождавшись моей реакции, сам же ответил: – Не потому, что здесь все не имеет цены. А потому, что все уже оплачено.

– Но как это возможно? Кем?

– Севастополистами, – как ни в чем не бывало ответил Судак. – Настоящий севастополист платит не только за себя. Он платит, чтобы продолжалась Башня.

– Но никто не знает, кто они на самом деле – севастополисты. – Джа так увлекся, что даже прекратил жевать. – Ведь они только там, наверху. Мы ничего не знаем о них. Мы не знаем о том, что там. Да, кто-то поднимался выше. Но куда он доходил там? Что встречал? Севастополистов единицы, на целое поколение – несколько человек. Но они – вершина нашей пирамиды.

Он помолчал и добавил:

– Ну как? Вкусно? Здесь так не готовят. Ингредиентов нет.

Просыпаясь у них снова и снова, я все чаще сразу шел к шкафам и зарывался в странных книгах. Пытался разгадать их, увидеть что-то важное для себя, найти какой-нибудь ключ. Но не понимал даже букв и знаков, которыми были наполнены страницы. Да что там – даже картинок.

Я не понимал ничего.

– На вашем уровне, – говорил я братьям, – мне встречались другие книги. Их читали девушки с оранжевыми ожерельями. Там было про жизнь и невозможность любви.

– Ну так ты и зомби видел, – усмехнулись братья. – Тех, кто эти книжки пишет.

– Не только пишет, – вспомнил я. – Регализуется.

– А, – махнул рукой Джа. – Зомби всегда будут регализованы. На то они и зомби. Но их регальность – она тоже уйдет во тьму. А мы останемся. И они все – хоть Юниверсум, хоть Планиверсум – все лягут ровным слоем в эти книги. Только вот, видишь, какая история, это будут уже не их книги. – Это будут книги о них? – предположил я.

– Нет, книги будут совсем о другом. А вот пыль, пыль в этих книгах – будет о них. Мы делаем с нею вот так.