Избранное

И чтобы показать, до чего же велик и великолепен Дворец культуры в Араде, Муске тянет «а» и растопыривает руки. С разведенными в стороны руками, маленький, толстенький, мучнисто-бледный, он кажется какой-то гигантской мухой.

— В Герле Дворец культуры в длину пятьдесят метров и сорок в высоту, — ляпнул наобум математик, имея несомненное право на профессиональную приверженность к точности.

— Подумаешь! А в Араде по сцене может разъезжать автомобиль, а в зале вместо вентилятора работают винты.

— Какие винты? Корабельные? — интересуется Мурешану.

— Скажешь тоже! Корабельные! Пропеллер у самолета видал? Так вот он летает…

Но Мурешану не дает ему кончить.

— Ямбор, ты свидетель, — говорит он, обращаясь к венгру. — А то Муске будет на меня потом злиться. Сказал же он сейчас, что по сцене в Араде разъезжают автомобили, а по залу летает пропеллер. Или я чего-то не понял?

Ямбор хохочет.

— Что, что я сказал? — свирепеет Муске.

— Что, что… Сказал или нет?

И прежде чем Муске успевает ответить, Мурешану добавляет:

— Сказал.

После чего, не сняв башмаков, отворачивается лицом к стенке, укрывается с головой одеялом и начинает громко храпеть.

Ливадэ входит молча, не говоря ни слова, садится на постель и сидит, опустив голову на руки.

Муске подсаживается к нему и с возмущением рассказывает про «очередное свинство Мурешану».

— Да ладно вам! Сколько можно! Помиритесь наконец, вернет тебе Мурешану твой самолет, мир в Европе ему дороже, хватит того, что Гитлер ее мутит. Пошли ты все автомобили к черту, Муске. И не мешай ребятам спать. Нездоровится мне что-то, а завтра экзамен…

Муске укладывается в постель, но бубнит не переставая:

— Клужские, они все такие, вруны и пустобрехи.

— Правильно говоришь, вруны отчаянные, — поддакивает Ливадэ, чтобы утешить его.

— Муске, заткнись! — рявкает из-под одеяла Мурешану.