Избранное

— Аминь, — отзывается она, раздувая огонь.

Отец кладет молитвенник на посудную полку, отпускает пономаря и мягким баском спрашивает:

— Что у нас на обед?

— Помешай, чтобы не пригорело, — обращается мать к мальчику, что примостился возле печки с деревянной чурочкой и что-то из нее вырезает.

Он, Ливадэ, откладывал в сторону чурочку и ножик, и, посасывая порезанный палец, усердно мешал ложкой в кастрюле, что греется на плите.

Нить обрывается… Хлопают двери, кто-то вернулся из города, кто-то из читального зала. И опять тишина. А ближе к полуночи снова шарканье ног, хлопанье дверей.

Поздно. Свет на лестнице гаснет.

Длинный коридор тускло освещают две пыльные лампочки в железных сетках, и он кажется рудничной штольней, откуда ушли рудокопы, позабыв свои лампы.

По коридору бежит мышь, останавливается в тусклом круге света, садится на задние лапки, умывается.

Бьют часы: один, два, три… Мышь замирает с поднятой лапкой, слушает, проводит еще разок-другой лапками за ушами и убегает.

Внизу, у лестницы, держась за перила, стоит пошатываясь студент, ему жарко, он распустил галстук, расстегнул пиджак.

Ливадэ в комнате приподнимается на локте.

— Который теперь может быть час?

Темно. Оглушительно храпит Муске. Храпят и остальные, но тише — каждый на свой манер.

Пробившись сквозь храп скудной струйкой из качающего насоса, втекает темная тишина поздней глубокой ночи.

Ливадэ лежит. Он не знает и пытается понять, спал ли он и во сне ли все это ему привиделось или не спал, а просто вспомнил. Голова тяжелая как свинец, раскалывается от боли, все тело ломит.

Он встает с постели и босиком подходит к окну.

На улице пусто. Фонарь напротив общежития обливает белым светом лохматую макушку акации.

Ливадэ долго-долго смотрит на нее. Голова болит. Тело ломит.

*

Удивительно, как он сумел выпутаться из этих длинных больничных коридоров, темных подвальных переходов, с переползающими через них толстыми змеями труб, как смог пробиться через разношерстную, пестро одетую толпу крестьян, приехавших кто откуда. Приемный покой больницы будто нарочно спрятали в самый дальний угол подвала, чтобы никому его не сыскать.