Избранное

Его проповедь построена по всем правилам ораторского искусства. В ней есть и общие места, и темные места, и обрывки семинарских лекций, и выписки из мудреных книг. Всей своей проповедью священник старается убедить собравшихся, что земная жизнь ничто по сравнению с жизнью загробной, которая будет там, а где — неведомо и самому оратору. Он приводит слова очевидцев, которых не слышал, упоминает авторов, которых не читал, возвышает голос в тех местах, где, по его понятию, требуется пафос, и долбит, долбит, долбит, будто гвозди вколачивает в головы слушателям.

Крестьяне, сбившись в кучу, недоумевая, пожимают плечами, никак не поймут, что это за мудреная проповедь такая, непонятная, и, отвлекаясь, думают о чем-то своем.

После молитвы гроб с покойником устанавливают на повозку, впрягают волов, украсив рога черными лентами.

Как только повозка трогается с места, бабы начинают снова выть и причитать. В пустынном поле, где дремлет осень под голубым вычищенным небом, голоса плакальщиц звучат чисто, торжественно и печально, как песня из другого мира.

Симион, Симион любимый, Ты покинул свой дом родимый. Две дорожки перед тобой, А идти тебе по одной. Как на первой ждет сон глубокий, Горе горькое — на второй. Коль пойдешь ты за сном по первой, Не вернешься вовек домой. Ты пойди по второй: дорожке, Пусть познаешься ты с бедой, Да ведь встретишься ты с любезной, Дорогою твоей женой. Все она об тебе хлопочет, Все зовет на порог родной. Возвернись хотя б на денечек, Симион, ты мой дорогой… *

Телега, нагруженная тюками, готова к отъезду.

Мать, чтобы не оставаться одна, едет к сыну на чужую сторону.

Уже давно покончено с приготовлениями, но старуха норовит взять еще какую-то мелочь, сказать напоследок тем, кто остается в дому, чтобы берегли оставленные вещи, потому как не может она сразу все взять с собой.

Старенькая, заплаканная, она все ходит, ходит по дому, не решаясь уйти, невмоготу ей бросить старенький дом с закопченными стенами, с заткнутыми тряпьем окнами.

Здесь рождались ее дети, здесь день за днем протекли тридцать лет ее замужней жизни, здесь скончались ее родители. С каждым клочком этой земли у нее связаны какие-нибудь воспоминания…

— Мама, ну где вы там?..

— Иду, сыночек, иду.

Старуха лезет на чердак, что-то ищет в углу, спускается, опять лезет.

Сын, потеряв терпение, снова входит в дом. К дверной петле привязан ремень для точки ножа, а сам нож с деревянной ручкой лежит в кожаном футляре за иконой, оттуда даже торчит рукоять.

Пол в доме сильно попорчен подкованными сапогами людей, бывших на поминках, зеркало висит повернутое лицом к стене, а табуретки, на которых стоял гроб, перевернуты.

— Мама, ну где же вы?

Старуха выходит, снова возвращается, обнимает подпорку крыльца, будто с другом прощается.

Перекрестившись, залезает она в телегу. На повороте опять останавливаются: старухе хочется еще разок взглянуть на дом.

Издали виднеется бревенчатая изба с почернелой камышовой крышей, точно черпая шляпа, надвинутая на заплаканные глаза.

Во дворе пасется белая лошадь нового хозяина. Чужая лошадь в осиротевшем дворе…

Перевод М. Ландмана.