Двор Ураганов

22
18
20
22
24
26
28
30

– Закрылся в каюте, как Прюданс, с той лишь разницей, что он не под замком, – с грустью объяснила Поппи. – Никого не хочет видеть. Его тюрьма в его голове. Меланхолия сжирает его.

Я вспомнила, что пережил юноша перед тем, как потерял сознание: приворотное зелье, которое его заставили выпить; убийство возлюбленного на его глазах… его желание защитить вампира от нападения Гюннара. Ради кого сейчас бьется сердце Рафаэля? Ради жестокого Гиацинта? Или вдали от палача он освободился от заклятия, чтобы погрузиться в горе от потери Сураджа? Я отодвинула теплое покрывало.

– Ты уверена, что можешь встать? – забеспокоился Стерлинг.

– После всего, что произошло, ты должен знать, что я не сахар, лорд Рейндастом. Мне нужно поговорить с Рафаэлем.

– Он отказывается встречаться с нами, – повторила Поппи.

– Может, он захочет услышать то, что я ему скажу.

Я встала, накинула шаль на пеньюар, поцеловала прохладные бархатные губы Стерлинга, завершив то, что мы хотели сделать до того, как Поппи и Заш ворвались в комнату.

Каюта Рафаэля находилась в конце узкого кулуара «Stormfly». Я постучала три раза в дверь. Мне никто не ответил. Тогда я осторожно повернула ручку. Комната была погружена в сумерки, масляная лампа на потолке еле горела. Я тихо прикрыла за собой дверь, прокрутила колесико лампы, чтобы прибавить огня. Рафаэль, ссутулившись, сидел на краю кровати. Никогда еще его черный траурный наряд не был так уместен. Юноша никак не отреагировал на мое появление: ни звуком, ни жестом. Я шагнула к его кровати и села рядом.

– Это я, Жанна, – прошептала я. – Друзья, вероятно, объяснили тебе, что это мое настоящее имя, которое я скрывала при Дворе.

Рафаэль все так же молчал.

– В прошлом году в Гранд Экюри ты доверил мне свой секрет, еще не зная, что я хранила свой. Думаю, наши тайны нас сближают. Так же как совместное время с Сураджем. Прошлой зимой мы с ним проводили расследование в Париже.

При упоминании имени Сураджа Рафаэль, наконец, медленно поднял голову, темные пряди упали на его пугающе бледное лицо. Больше месяца юноша не видел дневного света: сначала Гиацинт де Рокай незаконно запер его в трюме «Невесты в трауре»; теперь он сам отказывался выходить из каюты.

Я положила свою руку на его. Чтобы ободрить. Чтобы остановить дрожь в моих собственных пальцах.

– Уход Сураджа – трагедия, – к моему горлу подступил комок. – Но это и победа: его последняя, самая яркая из всех. Победа над самим собой. Он любил тебя больше всего на свете, я уверена в этом. Он не позволял себе эту любовь из страха вызвать гнев Нетленного. Он считал, что будущее королевства де Джайпур зависит от монарха. Поэтому вы подрались в ночь нашего отплытия из Нанта, верно?

Два изумрудно-зеленых глаза на исхудавшем лице Рафаэля впились в меня. С пересохших губ сорвалось несколько слов, очевидно, первых за время его пребывания на борту «Stormfly»:

– Откуда тебе известно?

– Я видела вас на постоялом дворе «Отъезд». А на следующий день, увидев рану на твоей щеке, догадалась, что у вас произошла ссора. – Я заглянула ему в глаза: – Что произошло в Нанте, Рафаэль? Ты можешь мне рассказать?

– Сурадж знал, что я собирался бежать из Версаля. Накануне отъезда из дворца я признался ему, что больше не вернусь. Потому что, как только мы оба стали оруженосцами, он отказался от наших встреч, чтобы не вызывать подозрений. Мне было слишком тяжело согласиться на такие условия. В ночь отплытия он приехал в Нант, не предупредив. Сурадж привел меня на постоялый двор. После он умолял вернуться во Францию, как только моя миссия в Вест-Индии закончится. – Рафаэль тяжело вздохнул. – Я сказал ему, что это выше моих сил, что я никогда не смогу вернуться в тюрьму Версаля, зная, что там наша любовь невозможна. Я предложил ему бежать со мной, начать новую жизнь в Америке. Он отказался. Спор перешел на крик, мы сцепились.

Рассказ о последнем вечере любви на краю пропасти раздирал душу.

– Сурадж отступил от безумного плана дезертировать. Но ты пошел до конца, – еле слышно произнесла я. – Как только мы добрались до Антильских островов, ты пытался бежать в Америку, и тебе удалось бы, если бы Заш не помешал. Уверяю, он винит себя.