Истина короля

– О. Он был бы удивителен. Или чудовищен. Счастье, что мы никогда не узнаем об этом, – и оно же великое горе. Все, что нам остается, – жить свои маленькие жизни и старательно менять мир вокруг: маленькими шагами и широкими жестами. И единственный выбор, который у нас на самом деле есть, – вот этот. Шаги или жесты? Я за широкие жесты, это заложено в моей природе. А вы?

– Почему… вы мне все это говорите?

– Мне нужен друг, – с царапающей искренностью ответил Джеймс, и синие глаза его на мгновение окрасились грустью. – Признаться, я думал, что в силах справиться с чем угодно в одиночку. Но увидел вас, и что-то дрогнуло. Я не хочу втягивать вас в то, что я задумал. Возможно, для таких целей люди ходят в поля и исповедуются земле. Я не хочу зарывать в землю свое сокровенное. Я не хочу, чтобы фаэ помешали мне.

– Вы вернулись что-то сделать. Что-то, чему фаэ могли бы помешать? И считаете, что я не могу?

– Да, Цзиянь. Я считаю, что вы не сможете мне помешать, и я отчаянно нуждаюсь в вас, и именно поэтому мы здесь. Выслушайте меня. А потом уходите, и я не буду вас держать. Я сознательно иду на этот риск. Это… все обостряет.

– Хорошо. Я вас слушаю, – покорно кивнул Цзиянь.

– Вот и славно! – лицо Джеймса озарила солнечная улыбка.

Блондинка в платке принесла две кружки пива и поставила перед ними, ударив о стол так, что пиво расплескалось по столешнице. Рядом она небрежно поставила две тарелки с картошкой и колбасками – простая, но сытная еда, иной в подобных местах сложно было бы допроситься. Для Цзияня, помнившего Джеймса избалованным мальчишкой, кривящим нос от деликатесов ханьской кухни, очень странно было наблюдать, как этот холеный, изящный в каждом своем движении джентльмен ест жареную картошку. Однако Джеймсу происходящее явно доставляло удовольствие. Цзиянь не исключал, что все это потому, что Джеймсу нравилось его дразнить. Он осторожно пригубил пиво: вполне терпимо. На его взгляд, напиток сам по себе внушал опасение. Цзиянь всему и всегда предпочитал чай, хотя иногда делил с Ортансом виски или херес. Пиво же пил редко и только по особым случаям. Нынешний случай определенно был особый.

Джеймс переплел пальцы между собой и проговорил, уперев в них острый подбородок:

– Вас, наверное, интересует, не сошел ли я с ума? Дорога ли мне жизнь? И ведаю ли я, что творю? На эти вопросы есть ответы: нет, нет и нет. Клянусь вам, мой друг, что все, что я затеял, я затеял, будучи в здравом уме.

– Как вы покинули Хань? – осторожно спросил Цзиянь.

Его терзали сомнения относительно того, что генерал Люй так легко разрешил бы Джеймсу опасную дорогу. Генерал Люй давал клятву хранить его жизнь. А клятв этот человек не нарушал.

– На корабле, как и все, кто так или иначе к этому стремится, – Джеймс чуть заметно пожал плечами. – Под чужим именем и с поддельными документами. Признаться, мне пришлось употребить все мое ораторское искусство, чтобы убедить генерала Люй, что этот шаг необходим.

– Он не хотел вас отпускать.

– Он был категорически против. Но что поделать! Я болтался бессмысленной обузой на шее у Хань столько лет. Я не мог дальше пользоваться добротой моих дорогих друзей, не пытаясь никоим образом исправить ситуацию. Шесть лет назад произошли чудовищные события. Чудовищные тем, что унесли с собой невинные жизни, искалечили судьбы… Вашу в том числе. Вам прочили головокружительную карьеру. Генерал Люй высоко вас ценил… Он был убит горем, узнав, что вы предпочли исчезнуть.

– Тому были причины, – коротко ответил Цзиянь, не желая оправдываться.

– Я знаю, – мягко ответил Джеймс. – И вы должны меня понять как никто другой. У вас были причины. И у меня тоже есть причины поступить так, как я собираюсь.

– Джеймс… Вы ходите вокруг да около. За все время нашего, с позволения сказать, обеда вы произнесли много слов, и лишь несколько из них относились к делу. Я здесь, готов вас выслушать, как вы и просили. Но я так и не могу понять, к чему это все. К чему вы ведете? – с закипающим в глубине души раздражением спросил Цзиянь.

Джеймс тяжело вздохнул.

В глубине его синих глаз колыхнулась усталость – тяжелая, тоскливая, не дающая в полной мере заблестеть отражениями его гениального плана.