– Ясно. А если я пока не хочу копировать рукопись?
– Разве ты не собираешься ее публиковать? Во всяком случае, я собираюсь. И пора уже кому-то из нас проявить практичность в этом вопросе.
– И какие же художники у тебя на примете?
– Разные. Для каждого эпизода свой художник. Мари Лорансен, Паскин, Дерен, Дюфи и Пикассо.
– Бог ты мой – Дерен.
– Представь себе картину, написанную Лорансен: мы с Маритой в машине в тот момент, когда мы впервые остановились по дороге в Ниццу.
– У меня этой сцены нет и в помине.
– Ну так напиши ее. Это будет гораздо интереснее и познавательнее, чем описание жизни аборигенов Центральной Африки в краале, или как там ты это называешь, покрытых мухами и струпьями, и твоего пьяного отца, от которого разит перегаром и который бродит по деревне, гадая, сколько среди этих маленьких уродов его собственных детей.
– Ну, понеслось, – сказал Дэвид.
– Что ты сказал, Дэвид? – спросила Марита.
– Я сказал: большое спасибо, что отобедала со мной.
– Может, поблагодаришь ее за все остальное? – сказала Кэтрин. – Уж не знаю, что нужно было сделать, чтобы ты проспал до самого вечера как убитый. Поблагодари ее хотя бы за это.
– Спасибо, что сходила со мной поплавать, – сказал Дэвид Марите.
– О, так вы плавали? – сказала Кэтрин. – Рада это слышать.
– Мы заплыли довольно далеко, – сказала Марита. – И потом отлично пообедали. А ты хорошо пообедала, Кэтрин?
– Наверное. Не помню.
– А где ты обедала? – мягко спросила Марита.
– В Сен-Рафаэле. Помню, что заезжала туда, но не помню, обедала я там или нет. Ведь я была одна, так зачем это помнить? Нет, я точно там пообедала. Во всяком случае, собиралась.
– А как ты доехала? Сегодня такой чудесный прохладный день.
– Не помню. Я не обратила внимания. Я думала о книге, как все устроить. Не понимаю, почему Дэвид так остро отреагировал на мое желание внести хоть какой-то порядок в нашу жизнь? Мы ведем такой беспорядочный образ жизни, что мне вдруг стало стыдно за нас.