«Тогда танцуй».
Ему прострелили ногу. Потом заставили встать, велели танцевать, на одной, здоровой ноге, кружась вокруг стула.
«Танцуй, давай танцуй…»
А тот вертелся, подпрыгивая на одной ноге, голый, жалкий и одновременно ужасный. Кружился в танце с отчаянным криком, который никто не мог услышать…
Комиссар видел этот танец, будто был там, в комнате, вместе с убийцами, и эта пляска смерти в дрожащем свете, проникающем из окна, казалась ему сценой из забытого черно-белого фильма…
Именно здесь произошло то, чего так боялся Монтальбано.
В его воображении обнаженное тело Манзеллы постепенно стало покрываться перьями, а плитка на полу превратилась в песок, точно такой, как на пляже в Маринелле…
Яркая молния, ослепительная вспышка, и Монтальбано, совсем как в то утро, увидел чайку, танцующую свой предсмертный танец.
Но не чайка кричала пронзительно, это был голос Манзеллы, со слезами умолявший о пощаде…
И отчетливо слышался смех тех двоих, агония птицы их забавляла.
Чайка тем временем умирала.
Манзелла упал на пол, он больше не мог стоять, но еще судорожно пытался поднять голову.
Чайка так сильно тянула кверху шею, а клювом двигала взад-вперед, что казалось, это рука, которая из последних сил пытается на что-то указать.
Тогда те двое подошли к Манзелле, подняли его и продолжили избивать, орудуя ножом, а кровь брызгала на стены, мебель…
Но сначала они еще позабавились…
А потом все закончилось, может быть потому, что порыв ветра вдруг снова открыл ставни.
Монтальбано сидел на ступенях, уронив голову на руки. Глаза его были закрыты.
Все прошло. Все, чего он так боялся, начиная с того самого момента, когда впервые оказался в этой комнате. Одна реальность накладывается на другую. Нет, это не похоже на сон, который вспоминаешь, проснувшись. Это что-то совершенно иное, какое-то затмение разума, внезапный сбой, короткое замыкание, отбросившее тебя на неизвестную территорию, где все смешалось во времени, и прошлое стало настоящим…
Он успокоился.
Открыл глаза и посмотрел туда, куда клювом указывала чайка.