Голод

Стэнтон слегка вздрогнул, но постарался не показывать удивления.

– Не думай, будто она мне ничего не сказала. Я знаю, кто был отцом.

Воздух опять колом застрял в горле, отказываясь проникнуть в легкие. Стэнтон с трудом перевел дух.

А мистер Нокс гнул свое:

– Не нужно держаться так виновато, Чарльз. Твое влечение к дочери нетрудно понять. Влечение, да… но не поступок.

Выходит, он твердо намерен все отрицать? Казалось, Стэнтону вот-вот станет дурно. Впрочем, что отвратительнее – Нокс, обвиняющий в отцовстве его, или Нокс, признающий грех за собой, – это еще неизвестно.

Гостиная словно бы съежилась, в голове загудело.

– Мы с Лидией были очень близки, – с отсутствующим выражением на лице, словно откуда-то издали, продолжал Нокс. – Куда ближе большинства отцов с дочерьми. Со смертью жены у меня не осталось никого, ни единой родной души, кроме Лидии. И мне она рассказывала обо всем.

Стэнтон вскочил на ноги. Отвращение ядом хлынуло по всем жилам, затмило разум. Бежать, бежать из этого дома, прочь от этого гнусного выродка…

Герберт Нокс разом очнулся от странной задумчивости. Взгляд его сделался холоден, точно взгляд ящерицы или змеи. «Он знает, что мне все известно, – понял Стэнтон. – Под мухой или нет, а догадывается».

«Не говори никому, пожалуйста»… Молящий голос Лидии сомкнулся на горле, будто петля палача.

Окутанный вонью перегара пополам с потом, Герберт Нокс мертвой хваткой стиснул его плечо, подтянул Стэнтона ближе, впился взглядом в глаза, пытаясь понять, что у него на уме.

– Ты думаешь, будто знаешь правду, а на самом деле так ничего и не понял. Думаешь, дочь любила тебя, однако ты был для нее ребенком. Она просто жалела тебя, таскавшегося за ней, как собачонка. Тебе, сынок, еще неизвестно, что такое любовь…

Миг – и Нокс рухнул на пол, в изумлении схватившись за подбородок. Удар Стэнтон нанес так быстро, что он совершенно не отложился в памяти, – только костяшки пальцев заныли.

Нокс поднял голову. В его остекленелых глазах блеснула сталь.

– Если ты, Чарльз, вправду любишь Лидию, то побережешь ее память. Сам знаешь: сплетни пришлись бы ей не по душе.

– Думаете, я никому ничего не скажу…

Нокс медленно, не сводя с него глаз, начал подниматься на ноги.

– Скажешь – никто тебе не поверит. Ты, Чарльз, яму себе уже вырыл, так не тащи же Лидию за собой. Твое слово против моего – пустой звук. Особенно после того, как ты себя вел, как все эти годы хвостом за дочерью бегал. Особенно после того, как пошел напролом и взял вину на себя.

От возмущения Стэнтон едва не лишился чувств. Не помня себя, он бросился на Нокса, оседлал его, прижал к полу. Вскоре кулаки начали кровоточить не хуже лица старика, а Стэнтон бил, бил и бил, превращая в кашу эту мерзкую самодовольную ухмылку, желая лишь одного – чтоб эти серые глаза остекленели навеки. В эту минуту Нокс казался ему самой смертью, погубителем всего хорошего, что только есть на свете.