Голод

– Одно время я думал, что ты – тоже вроде меня, – говорил он. – Я слышал о тебе в Спрингфилде. Слышал, как ты заманила в постель дока Уильямса, а за ним и тех, других мужиков. Послушал-послушал все эти сплетни, да и подумал: вот женщина! Знает, чего хочет, и добиваться своего не боится!

– Ничего общего между нами нет, – отрезала Тамсен. Рот ее был полон стойкого привкуса железа.

– Общего у нас куда больше, чем ты думаешь. Мы с тобой оба берем себе, что хотим. И ни перед чем ради этого не останавливаемся, – улыбаясь, возразил Кезеберг.

Однако он ошибался. О том, чего ей хотелось с давних-давних времен, о желании, рассекшем ее надвое, лишившем способности любить – да что там любить, чувствовать, – не знал никто на всем свете.

О том, кто первым завладел ее сердцем, не знала и никогда не узнает ни одна живая душа.

Даже Джори.

Как ей признаться родному брату, что это не кто-нибудь – он?

– Нет, – твердо сказала Тамсен. – Я не беру себе всего, чего ни захочу. Я совсем не такова, как ты. Все – абсолютно все, что я когда-либо сделала, делалось ради других. Ради благополучия дочерей. И я это докажу.

– Это как же? – удивился Кезеберг.

– Помогу тебе, – отвечала Тамсен.

Дальше его избушки она не пошла. Уйдя, в последний раз увидевшись с дочерьми, недолго растерять всю решимость. Недолго сломаться. Посему Тамсен взяла с Кезеберга обещание не говорить девочкам ни о ее появлении, ни о том, что произойдет дальше.

В тот вечер, после того как Кезеберг разжег костры, Тамсен смешала остатки снотворных трав, лаванды, ромашки и мяты, с последними каплями настойки опия, взболтала все это в кружке воды, растопив немного льда с поверхности озера, выпила и принялась дожидаться прихода сна.

Когда глаза начали понемногу слипаться, к ней подошел Кезеберг.

– Я подожду, пока ты не уснешь, как и обещал, – сказал он, и Тамсен поняла: слова он не нарушит.

– Но позаботься, – на всякий случай повторила она, – позаботься, чтобы они получили свою долю первыми. Позаботься, чтоб девочки не остались обделены.

Кезеберг молча кивнул, уселся на пол напротив, уложил на колени топор.

Веки Тамсен трепетали, смыкались и поднимались, смыкались и поднимались. Вскоре избушка куда-то исчезла. Вместо нее вокруг простерлись поля пшеницы за окнами дома брата. Над волнами пшеничных полей – над бескрайним морем из чистого золота – низко навис огромный лазоревый купол летнего неба. Невдалеке зазвенел детский смех. В сердце затеплились чувства, не навещавшие Тамсен с самого детства… и с этими чувствами она наконец-то уснула.

Эпилог

МАРТ 1847 г.

На полпути через гребень хребта рослый гнедой мерин Джеймса Рида внезапно взбрыкнул, оступившись в глубоком снегу. На миг сердце Рида сжалось от страха: казалось, оба вот-вот рухнут вниз.