– Что… что вы сделали с остальными? – спросила она. – Где они?
Кезеберг вздохнул.
– Ваши девочки в полном порядке. Вы же знаете: симпатичные мне по вкусу.
Тамсен отчаянно захотелось броситься на него, вцепиться ногтями в лицо, но страх сковал ее по рукам и ногам.
– Брины, – методически продолжал Кезеберг. – Пара детишек, отец и мать. И Дорис. Да, нас все еще наберется немало. Почти сорок душ.
– Но в лагере так тихо…
– Они знают: наружу соваться не стоит. Так мы со всеми договорились. Так проще их уберечь.
– Уберечь, – механически повторила Тамсен.
От кого? Ясное дело, от жутких тварей, от кого же еще?
В сердце затеплилось осторожное, опасливое облегчение. Они живы. Кезеберг сказал, они живы. Да, Кезеберг – лжец и мошенник, но об этом-то ему зачем врать? Они – вон там, за тем мысом. Отсюда рукой подать. Крикнуть – услышат, и через пару минут Тамсен снова обнимет дочерей.
– Значит, вы… вы защищаете лагерь от этих ужасных… созданий, – не спеша радоваться, сказала она. – Но как?
– Костры, – пояснил Кезеберг. – Как раз собирался на ночь костры разжигать.
Тамсен, неспешно кивнув, начала подниматься.
– Тогда мне нужно увидеться с девочками.
Едва разминувшись с Кезебергом, она вновь вышла наружу, навстречу жгучему холоду. В озарившем снега лунном свете все вокруг замерцало неяркой серебристой синевой.
Еще секунда, и Тамсен собрав последние силы, со всех ног помчалась бы к другим хижинам, темневшим среди деревьев в какой-то паре сотен ярдов от избушки, но тут что-то (что именно, она не понимала – какое-то первобытное, глубинное чутье) заставило ее вновь оглядеться вокруг.
Кезеберг, стоя на пороге избушки, не сводил с нее глаз. Только теперь, при свете луны, Тамсен удалось как следует разглядеть его лицо. К знакомой жутковатой ухмылке, неизменно внушавшей тревогу, прибавилось нечто новое, не слишком понятное. Пожалуй, Тамсен могла бы назвать это одиночеством. Вот тут она и поняла, что не дает ей покоя: Кезеберг вовсе не походил на голодающего, нисколько не убавил в весе, как будто голод ему нипочем.
Тамсен опустила взгляд, пригляделась к его топору. На лезвии темнели потеки крови.
– Я… я…
С этим она попятилась прочь, но Кезеберг безмятежно окликнул ее: