Медвежий угол

22
18
20
22
24
26
28
30

Их было четверо, двое на велосипедах, и шансов у этих последних не оставалось. На тротуарах снег еще лежал по щиколотку, так что ехать они могли только по расчищенной середине дороги. Мира так вжала педаль газа, что широкая машина вывалилась на дорогу, завывая и раскачиваясь из стороны в сторону. До них было уже двадцать метров, а она и не думала переносить ногу на тормоз. Они всего лишь дети, сколько им, тринадцать-четырнадцать лет? – но взгляд Миры был пуст. Один из мальчишек обернулся и, ослепленный светом фар, в ужасе спрыгнул с велосипеда и впечатался головой в забор. Второй успел сделать то же самое, прежде чем бампер со всей силы ударил его заднее колесо и велосипед отбросило в сторону.

Мира остановилась, открыла дверь и вышла. Штаны у парня были порваны, подбородок в крови. Мира достала из багажника одну из Петеровых клюшек для гольфа. Взяла обеими руками и двинулась к мальчишке, распростертому на земле. Он плакал, кричал, но Мире было все равно, она ничего не чувствовала.

Мая выбежала из дома в одних носках, помчалась по улице, отец окликнул ее, но дочь не обернулась. Она слышала удар, видела парящее в воздухе невесомое тело, в режущем свете красных стоп-сигналов – контуры мамы, выходящей из машины. Мира открыла багажник, достала клюшку для гольфа; в мокрых насквозь носках, скользя и оступаясь, Мая бежала по льду. Ноги сбиты в кровь, изо рта вырываются уже даже не крики, а хрипы.

Мира еще никогда ни в чьих глазах не видела такого ужаса. Маленькие руки схватили клюшку сзади, Мира повалилась на землю. Когда она подняла голову, Мая уже крепко держала ее и кричала, но Мира поначалу не могла разобрать слов. Она сроду не видела такого страха.

Мальчишки встали и, хромая, поплелись восвояси. Остались только мать и дочь, обе рыдали, мать так и сжимала клюшку, а дочь успокаивала маму, убаюкивала в своих объятьях:

– Все хорошо, мамочка, все хорошо.

В соседних домах было все так же темно, хотя, разумеется, проснулись все. Мире хотелось вскочить, заорать, швырнуть камни в ИХ проклятые окна, но дочь крепко держала ее, и они так и сидели посреди дороги, дрожа, чувствуя кожей дыхание друг друга. Мая прошептала:

– Знаешь, когда я была маленькая, другие родители в детском саду называли тебя «волчицей», потому что тебя все боялись. И все мои друзья мечтали иметь такую маму, как ты.

Мира всхлипнула дочери в ухо:

– Это несправедливо, ты достойна большего, чем эта сраная жизнь, любимая, это несправедливо…

Мая взяла в ладони мамино лицо и ласково поцеловала в лоб.

– Я знаю, что за меня ты готова убить. Знаю, что ты готова за меня умереть. Но мы справимся, мама. Потому что я твоя дочь. Во мне тоже течет волчья кровь.

Петер перенес их в машину. Сперва дочь, потом жену. И медленно поехал по улице назад. Домой.

Велосипеды так и остались лежать в снегу, но на следующий день их уже не было. И никто из тех, кто здесь живет, об этом не говорил.

41

В Бьорнстад пришло утро, равнодушное к маленьким человеческим жизням там, внизу. Разбитое окно изнутри залатали картоном и скотчем, сестра и брат, измученные, спали рядом на матрасах в коридоре, подальше от других окон. Во сне Лео свернулся клубочком у Маи под боком – как будто ему снова четыре года и он пришел к ней в комнату, потому что ему приснилось что-то страшное.

Петер и Мира сидели на кухне, держась за руки.

– По-твоему, я не мужик, потому что не умею драться? – шептал он.

– По-твоему, я не женщина из-за того, что умею? – спросила она в ответ.

– Я… мы… мы должны увезти детей, – шепнул он.