– Мы не можем их защитить. Куда бы мы ни уехали, любимый, мы не можем их защитить, – отвечала она.
– Как же тогда жить, как же нам жить, – всхлипнул он.
– Не знаю, – сказала она.
Потом поцеловала его, улыбнулась и прошептала:
– Но я бы не сказала, что ты не мужик. Ты очень и очень и очень мужественный во многих других отношениях. К примеру, ты НИКОГДА не признаёшь, что не прав.
Он шепнул ей в волосы:
– А ты – женственная. Самая женственная из всех, кого я встречал. К примеру, ты всегда жульничаешь в «камень-ножницы-бумагу».
Они засмеялись, вместе. Даже в это утро. Потому что могли, потому что должны были. Это благодать, они едва ее не лишились.
Рамона курила у входа в «Шкуру», улица была пустынна, небо черное, но щенка она увидела издали, несмотря на плохую погоду. Зашлась хриплым кашлем, когда из темноты вразвалочку вышел Суне. Кури она чуть поменьше – лет так на сорок – пятьдесят, – ее кашель еще можно было бы принять за смех.
Суне прикрикнул на щенка, тот его проигнорировал. Он прыгнул на Рамону, царапая джинсы и требуя внимания.
– Ах ты старый хрен, щенка себе завел? – рассмеялась она.
– Непослушная скотина, скоро я его на паштет проверну! – пробормотал Суне, но скрыть любви к маленькому мохнатому зверьку не смог.
Рамона прокашляла:
– Кофе?
– С каплей виски?
Она кивнула. Они вошли, стряхнули снег с обуви и сели пить кофе, а тем временем щенок настойчиво и терпеливо пытался сгрызть стул.
– Полагаю, ты слышала, – печально сказал Суне.
– Да, – ответила Рамона.
– Позор. Это позор, вот что это такое.
Рамона подлила виски. Суне долго глядел на стакан.