Поддержка парней далась Литу не просто так. Парни шли за ним не потому, что любили его или восхищались им, как шли за Кевином и Беньи; за Литом они шли потому, что он сильный. Поэтому надо было оставлять мокрое место от каждого, кто бросит ему вызов, ведь презрение – как искры в летнем лесу. Если не затоптать их сразу, огонь распространится и в конце концов окружит тебя со всех сторон.
Его парни остановились, загородив выходы. Вильям двинулся вперед. Ситуация не должна была выйти из-под контроля, потому что Вильям начал словами:
– Ну что, хвост поджал, а?
Если бы Лео выглядел испуганным, все могло бы закончиться уже тогда. Если бы двенадцатилетнему мальчишке хватило ума задрожать, упасть на колени и попросить у Вильяма пощады!.. Но не Вильям увидел страх в глазах Лео; это Лео увидел страх в глазах Вильяма. И двенадцатилетний подросток с издевкой сказал:
– А сам-то ты сильно крутой, Вилли-Винки-крошка? Слабо с Беньи подраться? А играть против «Бьорнстада» выйдешь в памперсах или как?
Лео и сам, наверное, не знал, зачем это сказал. Или ему было все равно. Девчонка его обманула, и отныне он обречен носить в себе черную злобу – чувство, оставшееся после ее бегства. Они все спланировали, еще, наверное, смеялись. Все это как-то замыкается на насилие, на адреналин, на иные частоты сердца у некоторых людей.
Лео вынул из кармана какой-то предмет и бросил на землю перед Вильямом. Зажигалка. Вильям ударил в ту же секунду, кулак влетел в лицо Лео тяжело, как полено. Лео откатился по полу, встал на четвереньки, чтобы кровь не застила глаза. Он понимал, что в драке ему Вильяма не одолеть. Но избежать поражения можно множеством иных способов. Заметив, что глаза Вильяма наполнили слезы ярости в тот миг, когда он занес ногу для удара, Лео дернулся в сторону и изо всех сил пнул Вильяма в промежность. Потом вскочил на ноги и принялся избивать его ногами.
Тут бы драке и конец, будь Лео крупнее и тяжелее, а Вильям – поменьше и полегче. Но удары Лео были слабыми, половина их приходилась мимо, Вильям от них просто уклонялся. Парни у выходов не двигались с места. Пальцы Вильяма сгребли Лео за свитер, сомкнулись, как когти. Потом восемнадцатилетний ударил двенадцатилетнего головой в переносицу. Лео, ослепленный, повалился на землю. А потом? Господи…
Потом Вильям Лит топтал жертву, не в силах остановиться.
Песня для мамы
Парни в туннеле стояли молча. Кто-нибудь из них, может быть, и хотел вмешаться, крикнуть «хватит!», что пацану же всего двенадцать. Но человеческие чувства склонны притупляться: иной раз то, что происходит на глазах, кажется кадрами из фильма. Ты пугаешься, успеваешь подумать – «хорошо, что не со мной», или просто впадаешь в подобие паралича.
Кто знает, убил бы Вильям Лео в том переходе? Никто. Потому что Вильяма остановили.
У Жанетт имелось множество дурных привычек, которые она изо всех сил скрывала и от учеников, и от других учителей. Жанетт хрустела пальцами, когда нервничала, – это началось еще в детстве, когда она играла в девчачьей команде «Хед-Хоккея». Когда она стала постарше, то увлеклась боксом, а потом единоборствами; из этих видов спорта она тоже вынесла много своеобразного. В минуты беспокойства она делала растяжку, а по утрам в классе разогревалась, словно готовилась выйти на ринг. Когда-то она была перспективной и могла стать лучшей. Целый чудесный год Жанетт выходила на ринг как профессионал, хотя в ее городе вряд ли кто-то об этом знал, потому что она получила травму, а дальше все как обычно: либо ты лучший, либо все остальное. Жанетт получила педагогическое образование, огонь в груди погас, инстинкт победителя ушел. Тренер в свое время внушал ей: «На ринге надо стремиться сокрушить мечты соперницы, иначе тебе здесь нечего делать». Наверное, он был прав: как Жанетт ни хотелось поверить в обратное, но спорт, похоже, действительно беспощаден.
Жанетт не жалела ни о нормативах, ни о нагрузке, – только об адреналине. Ничто в обычной жизни не заменит этого жизнеутверждающего: ты выходишь на ринг, и есть только ты и противница. Ты против меня. Здесь и сейчас.
Взамен она искала других стимулов, даже в таком безнадежном деле, как работа учителя. Когда видишь, как порой в классе загораются глаза, это стоит всех учебных часов за унизительную зарплату. Иногда Жанетт удавалось до кого-то достучаться. А то и кого-нибудь спасти. А подобный шанс дает мало какая другая профессия.
Когда уроки в школе заканчивались, Жанетт поднималась по пожарной лестнице на крышу. Отсюда, из-за вентиляционного барабана, расположенного прямо над столовой, открывался вид почти на весь Бьорнстад; здесь можно было тайком выкурить сигарету – худшая из привычек Жанетт.
Отсюда Жанетт видела подземный переход, прорытый под широким шоссе ради безопасности детей. Видела, как туда входят Лео с девочкой. Но вот девочка выбежала – одна. Зато на глазах у Жанетт в туннель спустились Вильям Лит и его подручные, по нескольку человек в каждый спуск. Жанетт бросила сигарету и кинулась к лестнице. Школа у нас маленькая, как и сам город; но охваченному паникой человеку, бегущему по ее коридорам, она казалась бесконечной.
Мира и Мая вернулись домой. Когда Мая открыла дверь в свою комнату, Мира увидела на стене концертные билеты. Мира до сих пор помнила самый первый концерт – может быть, даже отчетливее, чем Мая, помнила, как Мая и Ана несколько недель таскали билеты в карманах. Девчонки тайком купили тени для глаз и от души накрасились, обрезали джинсовые шорты так, что те едва прикрывали зад. Отпуская их в тот вечер, Мира потребовала, чтобы после концерта девочки СРАЗУ отправлялись домой, и они, хихикая, обещали; они были еще маленькие, но в тот день Мира поняла, что уже понемногу начала их терять. Взявшись за руки, Мая и Ана побежали к сцене, как сотни других визжащих девчонок, они впервые ощутили вкус той свободы, которую у человека уже не отнять. Музыка изменила Маю и Ану, хотя они прикипели душой к совершенно разной музыке и потом уже только ругались, что из нее – «наркотрек», а что – «умца-умца». И все же кое-что их объединяло: музыка спасла в их душах то важное, что иначе обе могли бы потерять. Воображение, силы, маленький пылающий шар в груди, который твердил им: «Не ведись на поводу у всяких засранцев, иди своим путем, не бойся плохо танцевать, пой во весь голос и стань лучше всех!»
А теперь Мае было уже шестнадцать. Она поцеловала мать в щеку и ушла к себе. Сидя на кухне, мать вспоминала все, что слышала в последние годы о девочках, которых затоптали или задавили насмерть на концертах, о террористах, которые проносят бомбы на арену. Знай Мира обо всем этом в тот, первый, вечер… Отпустила бы она девочек? Ни за что в жизни. Разве решишься отпустить своего ребенка, да и не один раз, если знаешь, что весь мир хочет причинить ему зло?
Жанетт потом спрашивала себя, что было бы, подоспей она чуть раньше. Может, Вильям скорее бы отступился? Может, ненависть Лео не успела бы достичь такого градуса? Может, парни в переходе сами признали бы, что зашли слишком далеко?
ebooksa