— Нет, нет, нет, я с этим не могу согласиться. Прошу вас аннулировать этот документ.
— Ты просил помочь поскорее завершить стройку? — спрашивает Хафиз.
— Да, просил.
— Так я все делаю для тебя… и все, что указано на той бумаге, я даю тебе честное слово, мы построим и доделаем сверх плана следующего квартала. Не ради меня это делается, а ради того, чтобы не лишать людей премиальных, понимаешь?.. Ты же трезвый человек, вникни и в наши дела… Тем более рапорт о выполнении плана уже подан. Больше такое не повторится, первый и последний раз.
— Нет, уважаемый Хафиз, я не могу такое допустить, — говорит, поднимаясь с места, директор совхоза. — Я вынужден буду обратиться в партийные органы, пусть там нас рассудят…
Слушая Ражбадина, я проникся к нему еще большим уважением. Твердо и решительно сказанные им последние слова так подействовали на хозяина кабинета, что в этой прохладе на лбу его выступил пот. Хафиз, вытирая полотенцем широкое лицо, наклонился ко мне и сказал:
— Пожалуйста, оставьте нас наедине.
— Нет-нет, я с ним пришел, с ним и уйду.
— В таком случае, уважаемые, — облизывая толстые губы, проговорил толстяк, — мне не о чем с вами говорить.
— Прошу вас при мне аннулировать этот документ. Иначе я не могу уйти, иначе с какими глазами явлюсь к сельчанам и что они подумают обо мне…
— Я думал, ты поймешь меня, но я ошибся в вас, товарищ Усатый… — с глубокой досадой проговорил толстяк.
— А я в вас не меньше, и очень сожалею…
Нелицеприятный разговор. Хозяин кабинета побагровел, пробормотал что-то про себя и нажал на кнопку. В кабинет вошла черноглазая секретарша… Одним словом, документ этот при нас же был аннулирован.
Только когда мы сели в машину, Ражбадин перевел дух…
— Ты понимаешь, Мубарак, будь эти деньги мои, я бы не смог… сыграть эту роль. Но так как эти деньги не мои, а совхозные… Ты прости, я иначе не мог. Поехали прочь отсюда. Ой, как сердце колотилось, ничего, сейчас легче… Нет этого документа теперь в деле, а четвертый экземпляр у него, но это уже, слава аллаху, не первый экземпляр. Дурак я, дурак, все это из-за моей оплошности. Но, ничего, я с ним еще поговорю… Гони, дорогой Абду-Рашид! — и он, радуясь, как мальчишка, обнял меня.
Не успели мы отъехать от Манаса, как я услышал легкое похрапывание. Это спал в машине наш директор, Усатый Ражбадин. Я в душе винил себя за то, что утром клял его, бранил и даже в некотором смысле поддался мнению учителя Исабека. А знаете ли вы, почтенные, какое было детство у этого человека, которому люди сейчас кланяются, хотят этого или не хотят, признают его несомненные заслуги. В нашем районе, да и в республике, его считают человеком уважаемым. Отца своего он не знал, даже в глаза его не видел. Отец погиб до его рождения, в двадцать восьмом году в большом ореховом лесу. И в этот день родился Ражбадин-второй — отец тоже носил это имя. Родился, будто хотел сказать за отца: «Вы думаете, убили меня? Нет! Вот он я — живой! Вы слышите меня, хаины (предатели)?! И похожи, говорят, они внешне с отцом, как два осколка одной скалы.
Вскоре от нервной болезни умерла мать, не насытив сына молоком. И осиротел Ражбадин, вырос у родственников: то у одного, то у другого, всеми презираемый и никому не надобный, влачивший жалкое существование и с рождения не носивший обновки. Впервые в своей жизни он надел обновку в детском доме, в одном из тех домов, которые создала Советская власть именно для сирот большевиков, сослуживших службу в укреплении новой власти и отдавших свою жизнь за будущее страны. В краткой собственноручной биографии Усатого Ражбадина всего этого вы не найдете. «Я, такой-то, родился в таком-то году в семье бедняка-революционера…» — вот и все, что он пишет о родных… «Воспитала меня и вырастила Советская власть». Так кто же, как не такие, вышли победителями в жесточайшем испытании военных лет? И один из дагестанцев, чей подвиг был отмечен в первый же год войны в московской газете, был он, Ражбадин — сын Ражбадина из аула Уя-Дуя. В каких только переделках на войне он не был. И вот сейчас, когда, очнувшись, он захотел искупаться в реке и разделся… я не могу поверить своим глазам — живого места нет на его теле: там шрам, тут рубец. Страшно было глядеть: этот человек будто был склеен из кусков, он был похож на грубую заготовку скульптора.
— Ты что уставился? Вот почему, дорогой Мубарак, после войны я долго не мог жениться, — говорит Ражбадин. Он осторожно, чтоб не поскользнуться на скользких камнях, входит в помутневшую после дождя воду реки, расслабляя уставшее от напряжения тело.
Жена безумно любила его и ждала, но полученная перед самой победой похоронка подкосила ее, она поседела, постарела, и трудно было признать в ней женщину двадцати пяти лет.
Вернувшийся с войны Ражбадин застал ее уже в постели — умирающую, любимую, родную. Но в ней еще жила надежда и жили ее глаза. Увидев Ражбадина, она вскрикнула: «Родной, вернулся!» От этого крика радости могли треснуть камни. «Тебя похоронили, но ты вернулся, чтоб похоронить меня, я рада… я теперь спокойно могу умереть…»
ebooksa