Бесчестье

– Дэвид, вы смешиваете совершенно разные вещи. Вас не призывают раскаяться. Что происходит в вашей душе, для нас, как для членов того, что вы именуете мирским судом, если не для таких же, как вы, человеческих существ, дело темное. Вас просят сделать заявление.

– Меня призывают просить о прощении независимо от того, искренен я или нет?

– Критерием является не ваша искренность. Она, как я уже сказал, дело вашей совести. Критерием является ваша готовность открыто признать свою вину и предпринять шаги, необходимые для исправления содеянного.

– Вот теперь мы и впрямь занимаемся казуистикой. Вы предъявили мне обвинения, я признал себя виновным. И большего вам от меня не требуется.

– Нет. Нам требуется большее. Не так чтобы очень, но большее. И надеюсь, вы отыщете способ дать нам это большее.

– Извините, не могу.

– Дэвид, я не в состоянии и дальше защищать вас от вас же самого. Я устал от этого, так же как устали и остальные члены комиссии. Вам нужно время, чтобы еще раз подумать?

– Нет.

– Очень хорошо. В таком случае я могу сказать вам только одно – ждите вестей от ректора.

Глава седьмая

После того как он принимает решение уехать, задержать его способно не многое. Он очищает холодильник, запирает дом и в полдень уже едет по шоссе. Остановка в Оудсхурне, выезд оттуда на рассвете, и в разгар утра он приближается к месту назначения – городу Сейлем на дороге Грейамстаун – Кентон в Восточном Кейпе.

Маленькая ферма дочери расположена в нескольких милях от города, в конце извилистой проселочной дороги: пять гектаров земли, по большей части пахотной, приводимый в действие ветряком насос, конюшни, надворные постройки и низкий, просторный, выкрашенный желтой краской дом с кровлей из оцинкованного железа и крытой верандой. Граница фермы отмечена проволочной изгородью и зарослями герани и настурций; за ними – гравий и пыль.

На подъездной дорожке стоит старенький «фольксваген-комби», впритык к которому он ставит свою машину. Из тени веранды выходит на солнечный свет Люси. В первый миг он ее не узнает. Прошел год, она прибавила в весе. Бедра и груди у нее теперь (он подыскивает правильное слово) пышные. По-домашнему босая, она идет к нему, разведя в стороны руки, обнимает, целует в щеку.

Какая милая девушка, думает он, прижимая ее к себе; какой милый прием под конец долгого пути!

Дом – большой, темноватый и даже в полдень прохладный – построен во времена больших семей, в пору, когда в гости приезжали на фургонах. Шесть лет назад Люси попала сюда в составе коммуны – компании молодых людей, которые торговали в Грейамстауне поделками из кожи и высушенной на солнце керамикой и выращивали между стеблей маиса индийскую коноплю. Когда коммуна распалась, остатки ее перебрались в Нью-Бетесда, а Люси со своей подругой Хелен остались на ферме. Она, по ее словам, влюбилась в это место и задумала наладить правильное фермерское хозяйство. Он помог ей купить землю. И вот она здесь, в цветастом платье, босая и все такое, в доме, наполненном запахом свежего хлеба, – уже не ребенок, играющий в фермера, но настоящая фермерша, boervrou.

– Я поселю тебя в комнате Хелен, – говорит она. – Туда утром заглядывает солнце. Ты не представляешь, какой холод стоит здесь по утрам в эту зиму.

– Как Хелен? – спрашивает он.

Хелен – крупная, хмурого обличья женщина, старше Люси, с глубоким голосом и плохой кожей. Он так и не смог понять, что отыскала в ней дочь; втайне ему хочется, чтобы Люси нашла кого-нибудь получше (или чтобы кто-нибудь получше нашел ее).

– Хелен с апреля в Йоханнесбурге. Я живу в одиночестве, если не считать работника.

– Ты мне об этом не говорила. Тебе не боязно здесь одной?