Однако, когда листок оказался в его руках, какой‑то безотчетный всепоглощающий страх овладел им. Что там может быть написано? Кто в нормальном уме будет платить большие деньги, чтобы передать лист бумаги неизвестно кому через много лет? Что такого важного может быть, ради чего вообще затевать такую сложную комбинацию?
Виктор чувствовал, что не стоит читать содержимое записки. Нужно достать зажигалку из кармана, чиркнуть колесиком и сжечь бумажку прямо сейчас, пока не поздно.
Но руки сами развернули шуршащий, словно старый пергамент, лист.
Это был, несомненно, детский почерк.
Он не сразу узнал очертания букв. Лишь спустя несколько мгновений догадка молнией вспыхнула в мозгу — это был его, Витин почерк. Именно он так плохо писал буквы «з» и «р», лепил слоги там, где было много места и растягивал, когда места совсем не оставалось.
Строки расплылись в глазах. Виктор почувствовал, как стены квартиры вокруг него начали вращаться и это вращение с каждой секундой ускорялось. Ноги и руки одеревенели, он буквально не мог пошевелиться. Он стоял в самом центре гигантской карусели и все, что было близко, под действием центробежной силы — соскальзывало к ее краям, удалялось, чтобы мгновение спустя исчезнуть навсегда.
Он увидел отца, маму, увидел школьных друзей и подруг, Лену Евстигнееву, ее отца — Грома, увидел Шкета и Леню… из последних сил, цепляясь одной рукой за какой‑то выступ, на миг показался и тут же сгинул в черноту, небытие Костя Червяков, а карусель вращалась все быстрее и быстрее и бег ее был неумолим.
— Н…н…нет… — зарычал Виктор. Взмахнув руками, он попытался остановить это вращение. С кухонной полки полетели банки с чаем и лавровым листом, стаканы, кружки и тарелки, набор чайных ложек и фотография, где он с мамой на выпускной линейке в 10‑м классе.
Он наступил на один из стеклянных осколков, которые теперь усеивали весь пол кухни. Острая боль пронзила подошву. От этой боли он вскрикнул и карусель пропала.
Записка выскользнула из ослабевших пальцев.
— Все‑таки… он сделал это… — Виктор посмотрел на кровавый след, тянущийся от его ступни. Странная гордость овладела им. — Не он… я это сделал! — хромая, он доковылял до ванной комнаты и посмотрел в зеркало.
Он рассчитывал увидеть там того самого шестиклассника, которым мог бы гордиться, но вместо этого на него смотрело изможденное серое лицо абсолютно незнакомого человека.
— Я сделал это, — повторил Виктор, включил холодную воду и подставил ногу под струю.
Кровавые завихрения, утекающие в сливное отверстие, смотрелись в белой ванне пророчески и драматически, он даже залюбовался этой картиной. Постепенно цвет воды выровнялся, кровь перестала идти. Он нашел пластырь, заклеил рану и нацепил носок.
— Значит, колодец Моцарта. Хорошее место. Туда точно никому не придет в голову спуститься, — сказал Виктор, глядя на свое отражение. — Только вот остался ли он, этот колодец? Может быть там давным‑давно новостройки или какой‑нибудь торговый центр… Тогда, все труды напрасны.
Виктор почувствовал странное лихорадочное возбуждение. В шаге от больших денег. Пульс его участился, в висках стучало. Быстро одевшись, он закрыл дверь и вышел на улицу.
Дождь не прекратился, противная мелкая морось висела в воздухе, и одежда мигом стала влажной.
Виктор застегнул воротник куртки, повесил на плечо спортивную сумку, в которую положил длинную веревку, небольшой топор и пару перчаток.
Этого должно хватить, чтобы спуститься на самое дно, — подумал он.