— Как это? — сержусь я. — Разве такое бывает?
— Ну, видишь…
— Вижу, — соглашаюсь я и чувствую, как меня накрывает злобой. — Вижу, конечно. Но это неважно. Важно, что видишь ты. Место секретаря ЦК, например. Видно тебе?
Панчишин глубоко затягивается и, напряжённо размышляя, молчит, ничего не говорит. Ну, а мне молчать совсем ни к чему.
— Ощущение такое, будто видимость ухудшилась за последние сутки, не правда ли? Вот что я скажу, прямо и без обиняков. Мне похеру, что там у вас было на самом деле. Было ли, не было ли — неважно. Важно лишь одно, что ты скажешь. Наслоишь ли на подтверждённый факт драки и протокол задержания любопытные детали и мерзкие натуралистичные подробности или нет.
— То есть… ты хочешь, чтобы я сам всё придумал? Хочешь, чтобы я клеветал что ли? И ради чего? Ради места секретаря?
— Да, — соглашаюсь я, — именно этого я и хочу. Молодец! Выдумай что-нибудь отвратительное и мы пойдём с тобой в светлое будущее. Либо скажи, что ничего не можешь, что всё перепробовал и на этом хочешь остановиться, завершая карьеру в той самой точке, в которой ты уже не первый год топчешься.
— Да, хоть бы и так! — с вызовом восклицает Панчишин.
— Не ори, если не хочешь повторить некоторые события из своей биографии, теперь уже со мной, а не с Пастуховым. Даю тебе времени до завтрашнего дня. Прими ответственное и взвешенное решение.
Я злюсь ещё и от того, что понимаю, насколько мерзкими выглядят мои слова. Мерзкими и отвратительными. Так что позиция Всеволода Игоревича Панчишина вполне объяснима. И, хотя я не собираюсь никакие подлые измышления о Пастухове распространять где бы то ни было, и нуждаюсь лишь в определённом рычаге для разговора непосредственно с ним, проснувшаяся праведность Панчишина ввергает меня в агрессивное настроение. Он меня просто бесит.
Поэтому, прислушавшись к себе, я ощущаю вдруг, что состояние моё можно назвать практически идеальным для намеченного разговора с Наташкиным начальником. Прямо то, что надо, никаких сдерживающих факторов, чистая и неомрачённая воля донести до этого самовлюблённого мудака простые и вечные истины.
Позвонив Алику, я накидываю пиджак и выхожу из здания ЦК. Подхожу к машине и берусь за дверную ручку. Но открыть дверь не успеваю. Происходит что-то довольно странное. За моей спиной, на тротуаре раздаётся совершенно несоответствующий моменту звук.
Я даже сначала не успеваю сообразить, понять, что именно в нём не так. И лишь, когда начинаю поворачиваться, приходит озарение. Мотоцикл! Это звук мотоцикла.
И точно, на тротуаре останавливается мотоцикл. Через опущенное чёрное забрало лицо мотоциклиста я рассмотреть не могу. Да и… какая разница. Разницы нет, потому что всё внимание я переношу на его руку, в которой оказывается зажатый пистолет. И пистолет этот оказывается наставленным на меня. Твою дивизию…
10. А вместо сердца пламенный мотор
А я, честно говоря, не думал, что они рискнут сюда сунуться. Вроде же показательно отшлёпали. Преподали науку, заставили бабки собирать, а им всё ни по чём. Впрочем, в Питере и Ташкенте тоже шлёпали, да не в коня корм. Придётся пройтись по ним нашим «Торнадо». Если Злобин согласится или даже Андропов.
Блин, неудобно может получиться. Андропову, значит, я открылся, а вот проверенному соратнику по борьбе нет. Расстроится ведь мой друг Де Ниро. И обоснованно, между прочим, расстроится.
Глупо, конечно, думать о всякой чепухе, когда на тебя направлена чёрная дыра ствола. А отрезок времени между тем, как указательный палец опускается на спусковой крючок и нажимает на него очень небольшой. Просто до смешного небольшой. Обычно. На практике…
Смотри-ка, а ствол тоже с глушаком. Не из нашей ли пещеры ведёт этот след? И кто они, всё-таки, грузины или азербайджанцы? Или этническая принадлежность — это лишь ширма? А если…
Додумать я не успеваю, потому что раздаётся выстрел. Щелчок, едва различимый в грохочущем городе. Звук, растаявший в шуме огромного мегаполиса и неуслышанный бегущим по своим делам людьми. Какая чудовищная штука… Щёлк… и чья-то жизнь обрывается. Полностью останавливается.
ebooksa