— Вы-то верите?
— Иначе бы вы здесь не сидели. Или опять-таки умолчали бы.
— Да, пожалуй.
Он снова опустился на локоть и прикинул, что еще можно выспросить под маской официального любопытства.
— Питер у вас выходит путаник.
— Именно что нет. В нем одно с другим не путается и даже не связывается. Будто два разных человека.
— В отца пошел?
— Только у Питера это все наружу: не умеет скрыть. — Она говорила, не поднимая головы и чуть покачиваясь, со сплетенными на коленях руками. — Знаете, бывает — люди живут притворно, ну там лакеи по стенам и прочее. Противно, конечно, но хотя бы естественно. Вот мать у Питера. — Она пожала плечами. — Ведь и правда — хозяйка от старинных времен, оставляет джентльменов за портвейном и сигарами. — Она снова искоса глянула на него. — Но отцу-то это не годилось, он был очень неглуп, даром что консерватор.
— Не мог принять всерьез?
— Не мог, но не показывал этого, то есть не извинялся ужимками, как некоторые. Вот только со мной оговорился — тут, конечно, неувязка, и объяснять не берусь. — Она ему улыбнулась. — Жидковато, правда? Не знаю даже, зачем я вам голову морочу.
— Может быть, затем, что я тоже не знаю, арестовать ли вас за недобросовестные показания или напоить чаем в Кенвуде.
Она с улыбкой глядела на свои поднятые колени, не торопясь отвечать.
— Вы так всегда и были полицейским?
Он рассказал ей про своего отца.
— И вам нравится?
— Что — быть прокаженным для вашего поколения?
— Нет, серьезно.
— Это дело — не нравится. Никому оно не нужно, даже опасно — мало ли что выйдет наружу! Между нами, разумеется.
— Тошно это, наверно.
Он усмехнулся.