Чародей

– Извини. Я думал о чем-то другом.

– Да нет. Но ты себя выдал. Оговорка по Фрейду. И не обманывай себя историями литературных героев. Они были осторожны – и правильно. Но не притворяйся, что в их усиленном флирте не было сексуальной составляющей. Даже если они ограничивались редким непорочным поцелуем.

– Не вижу смысла это обсуждать. Это мое личное дело, и я не хочу о нем говорить. Во всяком случае так, как говоришь ты – грубо, прагматично, как типичный шотландец.

– Оскорбляй шотландцев сколько хочешь, но тему тебе сменить не удастся. Это argumentum ad hominem[104], недостойный тебя. Я говорю серьезно, и я твой друг.

– Ну ладно. Я прошу прощения. Но оставь мне хоть частицу личной тайны.

– Не выйдет, если ты хочешь разговаривать серьезно. Переходя к конкретике – чего именно ты хочешь от Эсме?

– Хочу от нее? Наоборот, я хочу ей дарить: привязанность, защиту, безопасность – все, что могу.

– Нет, так не пойдет. Ты же помнишь, что говорил Стендаль: «Если любишь женщину, спроси себя, что бы тебе хотелось с ней делать». Что ты хотел бы делать с Эсме?

Ну и вопрос! А что я хотел делать с Нюэлой Коннор – даже когда наш роман был в самом разгаре и она еще не вышла за Брокки? Если честно, я хотел возлежать с ней, разговаривать с ней, есть с ней, но, положа руку на сердце, не скажу, чтобы я особенно хотел на ней жениться. То есть пока не оказалось, что она для меня недоступна. Но конечно, тогда я был молод. А теперь, в старости, вряд ли можно ожидать, что желанная женщина станет моей любовницей просто ради удовольствия от процесса – какой бы там ни получался процесс у мужчины моего возраста, обладателя «археологической фигуры». Говоря начистоту, я хотел наслаждаться обществом Нюэлы всеми возможными способами, в том числе – посредством секса. Надо думать, того же я хочу и от Эсме. Но брак? Задумывался ли я хоть раз о том, что это значит? В обоих случаях я был очарован женщиной редких достоинств, на которую, видимо, проецировал несуществующее волшебство. Но то, что казалось совершенно разумным в юности, с возрастом становится намного сложнее.

– Ты не отвечаешь. Это хорошо. Это argumentum e silentio[105]. Значит, ты задумался. Джон, я знаю, что я тебя измучил. Несомненно, я пошляк и хам. Но разве мои рассуждения не напоминают тебе вопросы, которые ты сам задаешь бесчисленным пациентам – для их же блага в конечном итоге? Да, доктор, принимать собственное лекарство всегда неприятно. Но ты же видишь, как обстоит дело. Не обманывай себя насчет секса: он – часть каждой настоящей любви, даже самой утонченной и рыцарственной.

– Ты-то что знаешь о любви, селедка ты копченая? Ты никогда не любил по-настоящему. Я же вижу. Свершение любви – это не способ избавиться от эрекции, а венец страсти, в котором участвует не только тело, но и душа целиком.

– Как там говорил этот француз? «Непостижимая тайна – как слизистые оболочки скрывают в своих потайных складках все сокровища бесконечности»[106].

– Ты недооцениваешь бесконечность. Хью, я знаю, что ты хочешь как лучше, но ты просто не понимаешь.

– И никогда не пойму. Каждая влюбленность – это личное безумие, непостижимое для всех остальных. Но я вижу кое-что такое, чего не видишь ты. Твои литературные примеры. Очень тщательно подобранные, хоть я и допускаю, что выбор происходил подсознательно. А как же старина Чосер? Психолог не хуже других и такой же похабник, как и я, – и от этого он только лучше. Ты помнишь «Рассказ купца»? Брак Януария с Маей?

– О боже, Хью, это уже слишком!

– Да не кипятись, я как раз хотел сказать, что вы с Эсме совсем на них не похожи. Но это предостережение общего плана. Нет, литературный, даже мифологический пример, соответствующий твоему случаю, найдется в несомненно изысканном источнике, достаточно изящном по слогу, если не по смыслу, чтобы не расстроить даже тебя в твоем нынешнем, достойном жалости положении. Ты читал Теннисона? «Королевские идиллии»? Прекрасное произведение, хоть и вышло нынче из моды. Помнишь историю Мерлина и Вивьен? Эта прелестная девушка очаровала даже старого чародея, а потом заточила его в старый дуб. А почему? Потому что они оба были самими собой и вели себя сообразно своей природе; и Вивьен не стала менее замечательной женщиной оттого, что обманула мудреца, а он не стал менее могучим волшебником оттого, что мудрость его на время покинула. Их обоих вела Ананке. Учись же на этом примере, старый волшебник! Внимай, чародей!

С полчаса мы сидели молча. Я злился на Хью за то, что он выставил мои чувства в таком безжалостном свете. Я злился на себя, так как видел правоту его слов, проникнутых жестокой шотландской прямотой, о том, что я хотел бы тайно беречь в душе. Может быть, больше всего я злился на его слова о том, что меня ведет Ананке. Как я могу противостоять силе, с которой даже боги не смеют бороться? Меня тянуло объясниться, а это никогда к добру не приводит.

– Вообще-то, ты ошибаешься. Я не какой-нибудь похотливый старик, которому захотелось секса, – во всяком случае, он для меня не главное. Я восхищаюсь Эсме – ее мужеством, ее талантом и ее совершенно особенной душой, которой ты, скорее всего, не видишь. Я хочу немного облегчить ей путь, потому что ей, может быть, придется очень трудно – одинокой женщине, растящей ребенка. Без сомнения, ее будут осаждать мужчины, которые не ценят в ней то, что ценю я. Я хочу предложить ей защиту и сделать все, что могу, для Олвен. Прости меня, если это выглядит, как будто я претендую на благородство; мне просто хочется успеть совершить хотя бы одно по-настоящему доброе дело и тем добавить в свою жизнь тепла, которого в ней до сих пор не хватало.

– Да. Ну, болтать вообще глупо, и я знаю, что болтаю слишком много. Это стремление к теплу и нежности – всем нам, старым хрычам, их не хватает, если мы не вырастили толстый панцирь. Валяй, Джон. Делай что должен. Впрочем, ты ничего другого делать и не сможешь. Ананке. Как на нее ни посмотреть.

Опять пауза, уже короче. Потом Хью спросил: