Несмотря на высокий потолок, сама комната была крохотной – как будто они со старухой сидели в основании башни или маяка. В центре то ли круглой, то ли овальной комнаты стоял стол. Он был засыпан сухими растениями, бусинами, птичьими лапками и полыми косточками, перьями, бутылочными стеклышками, булавками, ножиками, ножницами, флаконами, косточками фруктов, списками, пуговицами и обрезками ткани и кожи.
Высокое, обитое зеленоватым бархатом кресло явно принадлежало самой старухе, поэтому Мари осторожно примостилась на второе, обитое черным, со спинкой пониже. Оглядываясь вокруг, она заметила, что комната полна кошек. Зеленые и желтые глаза мерцали из темноты у стен и в углах. Неотрывно они смотрели на свет, который разбрасывали вокруг свечи в канделябре на столе, но не делали ни шага вперед, не мяукали, не шевелились. Мари стало жутко и уютно одновременно, как будто она опустилась в ванну с водой, которая была пока что слишком горячей. Хочется вылезти, но ясно, что нужно немного потерпеть – и не пожалеешь.
– Придется немного потерпеть – и не пожалеешь, – подала голос старуха, возвращаясь к столу и опускаясь в свое высокое зеленое кресло. В руках у нее был крохотный прозрачный чайник, в котором вязко плескалось что-то нежно-зеленое. Старуха достала из кармана две чашечки размером с наперсток и поставила на стол, а затем наполнила зеленым напитком. В воздухе разлились ароматы свежей травы, кокоса, грибов, апельсиновой цедры – все разом.
– Если выпьешь это, я смогу вернуть тебе память. – Старуха покачала чашечку в сухой руке, пока другая рука шустро раскладывала по столу засаленные карты веером. Рубашки карт были зелеными с черным и клетчатыми, как плащ Арлекина.
– Мне нечем заплатить, – сказала Мари. – У меня оставались только те души, и я отдала их. У меня больше ничего нет.
– Мне ничего не нужно, – сказала старуха, поглаживая карты длинным желтоватым ногтем. – Твоя память – это будет мой тебе подарок. Но мой дом навсегда останется внутри тебя, твой взгляд – навсегда станет и моим взглядом. Сама я давно ничего не вижу. – Старуха моргнула, и Мари поняла, что первое подозрение оказалось правдой – старуха была слепа. – Но за услуги я получаю право смотреть чужими глазами, проживать чужие истории, чувствовать чужие жизни. Ты никогда не почувствуешь моего присутствия. Я никогда не смогу влиять на то, что вижу. Никогда не раскрою себя… И в моих словах нет никакого подвоха. Позволь мне стать частью тебя до конца твоих дней, в самом дальнем уголке твоей души, в который ты и без того никогда не заглядываешь, и я верну тебе то, что никто, кроме меня, тебе вернуть не сможет. – На этих ее словах кошки сделали шаг назад – маленький, решительный, – все, как одна, разом.
Мари медлила. Зеленый запах плыл по комнате, сладкий, навязчивый. Он сбивал с толку. Кошки моргнули – погасли и тут же вспыхнули вновь десятки звездочек в темноте.
– Вы сможете наблюдать за моей жизнью? И я никогда не почувствую, что вы это делаете? Но я буду знать, что вы… там, верно?
– Если желаешь – ты об этом забудешь. – Старуха щедро повела рукой в сторону второй чашечки. – Выпей из первой – и вспомнишь себя. Выпей из второй – и о нашей сделке никогда не вспомнишь. Это щедрое предложение. Ты ничего не потеряешь, Мари… Только приобретешь. Разве то, о чем ты не помнишь, существует? Нет. Откажешь мне, выйдешь за эту дверь – и продолжишь блуждать во тьме, пустая оболочка без истории и цели… Здесь таких, как ты, немало… А я могу вдохнуть в тебя жизнь, вернуть тебе твою историю. Неужели ты этого не хочешь?
Кошки сделали еще один крохотный шаг – неслышно переступили мягкими лапками, придвинулись ближе. В комнате стало теснее. Мари посмотрела наверх – возбужденно попискивающие летучие мыши тоже, кажется, опустились ниже… Теперь она могла различить блестящие мерцающие бусинки их глаз.
– Я предлагаю это не всякому, – сказала старуха. Ее белые глаза серебристо мерцали в свете свечей. В них не было никакого выражения. – Но я чувствую, что твоя история важна. Она пахнет гневом, и страхом, и болью, и страстью. – Старуха облизнулась – ее язык оказался очень тонким и очень красным, как будто окровавленным. Мари отшатнулась, встала с кресла, и старуха сощурилась.
– Не бойся меня. Я ничего не могу сделать без твоего согласия. Но скажи «да» – и твои страсть, и боль, и гнев вернутся к тебе. Боль, страх, гнев, страсть – все, что делает жизнь жизнью…
– Нет.
Кошки разочарованно загудели. Мари сделала шаг в сторону двери, и кошки громко зашипели – как будто их голоса бросили в раскаленное масло.
Старуха строго покачала головой:
– Ну, тише, тише… Успокойтесь. Успокойтесь, я сказала!
Шипение неохотно затухло, и меховая волна слегка схлынула.
– Я могу идти? – спросила Мари, делая нерешительный шаг к угадывающимся в темноте контурам двери.
– Ты можешь идти, – эхом отозвалась старуха, и в ее голосе звучала насмешка, – ты, отважная пустая оболочка. Иди, блуждай в темноте. Я никогда не предлагаю помощь дважды.
– Спасибо, – пробормотала Мари. Ей стало неловко перед старухой – как будто она успела что-то пообещать или вселила в нее напрасную надежду. – Извините…