– Почему же я тронулся? – удивился Волков.
Хедвига тем временем вышла из-за ширмы, села в кресло и, уже не стесняясь солдата, подобрала юбки так, что он мог видеть ее ноги по колено, а служанка села ее обувать.
– Да кто ж пустит молодую женщину в мужской монастырь? – насмехалась она.
Волков понял, что она права и еще что она была очень хороша собой. А служанка, обув госпожу, стала расчесывать ее роскошные волосы.
– Не пяльтесь так на меня, – игриво сказала молодая девушка. – До свадьбы рассматривать невесту – сглазить.
А солдат все равно стоял и рассматривал красавицу.
– Идите! Иначе буду требовать отдельную спальню, – с угрозой произнесла девица.
Тогда он поклонился и молча пошел к двери. У него, старого солдата, кружилась голова от этой женщины.
– Стойте! – крикнула она.
Он остановился, повернулся к ней. Глядя в зеркало, а не на него, Хедвига проговорила твердо и без всякой снисходительности:
– Поменьше хромайте. Я не хочу, чтобы моего жениха считали калекой.
Волков еще раз поклонился.
Три дня поста и молитв, три дня. Да за всю свою жизнь солдат молился в десять раз меньше, чем за эти три дня. В основном он читал короткие молитвы перед схваткой или сражением, а сейчас их читал часами. Правда, молитвы эти были не самыми чистыми.
Всякий раз, когда он начинал молитву, его посещали мысли совсем не о Боге. В голову лезли размышления о лесе, который тянулся от Малой Рютте до реки, и о лугах, что идут вдоль дороги. Ему хотелось бы знать, сколько лугов залито водой и сколько хороших коней они смогут прокормить. А потом, машинально бубня молитвы, он думал о том, что до зимы нужно поставить покои. Он не хотел жить в замке барона с молодой женой. Да! Еще и жена! Как только он вспоминал о ней, весь настрой на молитву пропадал. Солдат закрывал глаза и буквально воочию видел ее, там, за ширмой. Ее обнаженные плечи, и руки, и ногу значительно выше колена. Он с удовольствием вспоминал, что она перестала обращаться к нему на «ты». И ее требование отдельной спальни говорило лишь о том, что девушка смирилась, что будет его женой.
Коннетабль вставал с колен и перед монахами, что молились с ним, он делал вид, что разболелась нога. Те понимали, сочувствовали. Потом он ходил из угла в угол, машинально бубня какую-нибудь молитву, и пытался гнать от себя девичий образ, но это было непросто. Даже в трапезной, жуя варенные без соли бобы и похожий на глину черный мужицкий хлеб, Волков то и дело вспоминал о ней, мечтал о ней.
У него было много женщин. Может быть, даже сотня. Многих он брал по праву меча, многих за деньги. Некоторые искали его ласк сами. У него были даже благородные женщины или выдававшие себя за благородных, и одна из них совсем недавно. Он не был обделен вниманием и богатых горожанок, и купчих. Но ни одна из них не волновала его так, как волновала госпожа Хедвига. Ядвига. Что делало ее такой желанной, он не знал. Может, ее ослепительная северная красота, а может, заносчивость, спесь и недоступность. А может, и все вместе. Но факт оставался фактом, у него не было женщин более желанных.
Единственное, что могло оторвать его от мыслей о ней или о феоде, так это внимание отца Матвея. Настоятель монастыря каждый вечер приходил к солдату и подолгу разговаривал с ним. Эти разговоры начинались, как правило, со спасения души, но постепенно переходили в воспоминания. Отец Матвей начинал интересоваться прошлой жизнью Волкова. Где, кто, с кем, когда? Это вопросы то и дело звучали в разговорах настоятеля. Пару раз Волков ловил себя на мысли, что эти мягкие беседы смахивают на завуалированный допрос. Но скрывать ему было особо нечего, поэтому он спокойно рассказывал историю своей жизни отцу Матвею, а тот, кивая, внимательно слушал.
На третий, последний день пребывания Волкова в монастыре отец спросил солдата:
– А в чем вы видите счастье свое?
Солдат, не задумываясь, ответил:
ebooksa