Сердце Стужи

– Я хочу поприветствовать вас всех, – сказала она чистым, звонким голосом. – Я так рада, что все вы здесь… и особенно я рада вам, – она слегка поклонилась в сторону многочисленных служителей. – И скоро вы поймёте почему. Дело в том…

– Омилия, – прошипела Корадела, всё ещё каменно улыбаясь сведённым судорогой уголком губ. – Это неуместно. Немедленно прекрати, и дай служителю Харстеду…

Служитель Харстед, между тем, тоже понял, что происходит неладное – и уже шёл к Омилии… Действовать нужно было быстро. Омилия упала на колени.

Брови Харстеда взметнулись вверх. Корадела скрипнула зубами так громко, что Омилии показалось: все у помоста услышали.

Дерек ахнул и кинулся к ней.

– Омилия… вы споткнулись? Вы в порядке?

Омилия не без удовольствия с силой оттолкнула его руки и воскликнула:

– Не трогайте меня, Дерек! Пожалуйста, не надо! Я взываю к людям Мира и Души.

Даже издалека ей было видно, каким весельем сверкают глаза Биркера, и это придало ей сил.

– Этот день должен был стать днём моей радости… но станет днём моего позора! – сказала она громко – и отметила, как одно за другим замирают лица людей у помоста, открываются рты, широко распахиваются глаза. Все смотрели только на неё. Может, она переборщила? В конце концов, о чём-то подобном она читала только в любовных романах. Люди в реальной жизни не падали на колени перед двором, не заламывали руки, заливаясь слезами… Впрочем, ни одной слезинки ей пока что выдавить не удалось. – Мне жаль огорчать вас, матушка, и вас, господин Раллеми, но я, право же, никак не могу стать вашей женой! Это было бы… противно Миру и Душе! – Служители послушно ахнули, будто хор в театре.

– Омилия! Немедленно прекрати, – громко, отчаянно прошептала Корадела. Наследнице больше не нужно было смотреть на неё, чтобы вообразить выражение лица. К лучшему – оно бы, должно быть, лишило её решимости.

– Я бы рада, но… не могу, мама. Прости меня. Я не могу начинать супружество с обмана – и, кроме того, не могу позволить, чтобы из-за моего молчания погиб невинный человек!

С момента начала её выступления в парке и без того было тихо – но теперь молчание стало таким плотным, что его, наверное, можно было разрезать ножом.

Кажется, единственным звуком, нарушающим его, было шумное дыхание отца Дерека Раллеми. Омилия понадеялась, что его не хватит удар – или на её совести и вправду окажется чья-то гибель.

– О чём вы говорите, Омилия? – сказал мягко служитель Харстед. Его глаза перебегали с неё на Кораделу – он явно просчитывал возможные варианты, думал, как поступить.

– Об Эрике Строме, – выдохнула Омилия, и кто-то в толпе ахнул. – Его приговорили к смерти по обвинению в ужасных преступлениях, но он не виновен. Я знаю это, как никто другой, ведь я… я… я знаю, где он был ночью, когда были убиты Лери и Рамсон! – Возможно, в иной жизни она могла бы стать недурной актрисой. Стоявший ближе к ней законник Химмельнов, бывший седобородым старцем столько, сколько она себя помнила, неприлично разинул рот. Биркер беззвучно поаплодировал – оставалось надеяться, что мать не заметила.

– Теперь ты видишь, Дерек? – сказала она, поворачиваясь к нему – раздался треск ткани; кажется, платье зацепилось за недостаточно пригнанную доску. Определённо, матери не стоило так спешить. – Я не могу быть твоей женой. Счастлива была бы, но не могу… я должна покаяться, должна очиститься перед Миром и Душой, и тогда, может быть, позже, если твоя семья ещё пожелает принять меня…

– Неслыханно! – вскричал отец Раллеми, густо краснея. – Корадела… пресветлая госпожа, что это такое? – он смотрел на Омилию так, будто вместо неё на помосте очутилось вдруг перед ним гадкое, скользкое насекомое.

Она посмотрела на Дерека – он, в отличие от отца, был бледен и тих. Его губы дрожали, и впервые Омилия вдруг ощутила укол настоящего раскаяния. Если этот парень не круглый дурак, он успел узнать её достаточно, чтобы понять: она ломает комедию. И уже зная, что собирается делать, она выслушивала его бесконечные признания в преданности…

Справедливости ради, его было не остановить.