— Смотри, ты, задавака, — сказал еще один мальчик. — Я собираюсь топить котят и скорее всего спихну тебя в воду вместе с ними.
— Если у тебя есть при себе десятицентовик, я продам тебе зуб, — сказала, широко улыбаясь, чернобровая девочка.
— У меня нет десятицентовика, и твой зуб мне совсем ни к чему, — отвечала Нэн, немного собравшись с духом. — Оставьте меня в покое.
— Не дерзи! — сказала чернобровая.
Нэн бросилась бежать, но мальчик — тот, что пугал ее морским змеем, — подставил ей ножку, и она растянулась во весь рост на разглаженном приливом песке. Остальные завизжали от смеха.
— Теперь не будешь задирать нос! — сказала чернобровая. — А то ходит тут важно со своими красными фестонами!
Но тут кто-то крикнул:
— Лодка Черного Джека подходит! — и все они бросились к причалу. Черная туча опустилась ниже, и все красные бухты стали серыми.
Нэн встала. Ее платье было облеплено мокрым песком, чулки замараны. Но ее мучители наконец оставили ее. Неужели им предстоит быть ее товарищами для игр?
Она не должна плакать — не должна! Она поднялась по шатким дощатым ступеням, ведущим к двери Шестипалого Джимми. Как все дома в рыбачьей деревне, его дом стоял на массивных деревянных столбах, вне пределов досягаемости любого необычно высокого прилива. Пространство под ним представляло собой свалку битой посуды, пустых жестянок, ржавых ловушек для омаров и всевозможного мусора. Дверь была открыта, и Нэн бросила взгляд в кухню, ничего подобного которой еще никогда не видела, — грязный голый пол, закопченный потолок в пятнах, в раковине гора грязной посуды. На колченогом деревянном столе стояли остатки трапезы, и над ними роем вились отвратительные большие черные мухи. Женщина с неопрятной копной седоватых волос сидела в кресле-качалке и нянчила толстую малютку, серую от грязи.
«Моя сестра», — подумала Нэн.
Не было видно ни Касси, ни Шестипалого Джимми — последнее обстоятельство очень обрадовало Нэн.
— Кто ты и чего тебе надо? — спросила женщина довольно неприветливо.
Она не пригласила Нэн войти, но та все же вошла. На улице начинался дождь, и дом задрожал от первого раската грома. Нэн знала, что должна войти и сказать самое главное прежде чем мужество покинет ее, иначе она повернется и убежит от этого ужасного дома, этого ужасного младенца, этих ужасных мух.
— Я хотела бы видеть Касси, — сказала она вежливо. — Мне надо сказать ей что-то очень важное.
— Ох уж! Важное! — фыркнула женщина. — Очень, должно быть, важное, если судить по твоему росту. Касси нет дома. Отец взял ее в Глен — проехаться. А тут такая буря приближается. Кто ж теперь скажет, когда они вернутся? Садись.
Нэн села на сломанный стул. Она знала, что люди в рыбачьей деревне бедны, но не представляла, что они
— «Я все же постараюсь привести его в порядок» — думала Нэн в унынии. Но сердце налила свинцовая тяжесть. Порыв высокого самопожертвования, который увлек ее, уже прошел.
— Зачем тебе Касси? — спросила миссис Томас с любопытством, вытирая грязное лицо младенца еще более грязным передником. — Если это насчет того концерта воскресной школы, так она не может пойти — вот и весь сказ. У нее нет никакой приличной одежки. Ну на что я куплю ей платье? А? Я тебя спрашиваю.
— Нет, это не про концерт, — сказала Нэн печально. Она вполне может рассказать миссис Томас свою историю — ей в любом случае предстоит все узнать. — Я пришла сказать… сказать ей, что… что она это я, а я это она.