«Они сейчас обе счастливые. Но стоит только мне, дураку, зайти — и их радость моментально развеется... До чего же они прекрасны — и мать, и дочь. О Боже, если ты можешь внять молитве такого, как я, — прошу тебя, дай им счастья! Один раз, раз только услышь глас мой! Умоляю тебя...»
Я еле сдержал порыв сесть на корточки и молитвенно сложить ладони. Тихо прикрыл дверь и ушел. Пошел на Гиндзу и более в этом доме не появлялся.
Вот... Потом опять играл роль альфонса — нашел приют в маленьком баре, каких множество в районе Кёбаси.
Общество. Кажется, мне все же удалось наконец в какой-то мере постичь смысл этого понятия. Всего-навсего соперничество индивидуумов, соперничество сиюминутное и конкретное, в котором каждый непременно стремится победить,— вот что это такое. Человек никогда так просто не подчинится другому человеку — раб и тот старается одержать победу, хотя бы ценой низкого раболепия. Вот почему люди, чтобы выжить, не смогли придумать ничего лучше, кроме как перегрызать горло друг другу. На словах ратуют за что-то великое, но цель усилий каждого — «я» и затем снова «я». Проблемы общества — это проблемы каждого «я», океан людей — не общество, это множество «я».
Придя к таким выводам, я несколько освободился от страха перед этим иллюзорным океаном, я больше не волновался, как прежде,— бесконечно и по всякому поводу, научился в какой-то степени хитрить, так сказать, в соответствии с нуждами текущего момента.
Итак, у меня больше нет дома в районе станции Коэндзи, теперь я перешел жить к хозяйке бара в Кёбаси.
— К тебе сбежал.
Этих слов было достаточно, раунд завершился, и с той ночи я оставался спать у «мадам» на втором этаже ее бара. Но общество, казавшееся мне прежде таким страшным, не обрушилось на меня с упреками, и не возникало необходимости в чем- либо перед кем-либо оправдываться. «Мадам» хочет так — и ладно.
Я был вроде и клиентом этого заведения, и его хозяином, мальчиком на побегушках и одновременно чем-то вроде родственника хозяйки. Странным субъектом я должен был казаться со стороны, но — нет, я оставался вне подозрений «общества», даже наоборот, постоянные клиенты бара относились ко мне очень тепло, ласково подзывали и предлагали выпить вместе.
И постепенно настороженность к людям исчезла. Я стал думать, что они вовсе не так страшны. Дело состояло, видимо, в том, что мучивший меня до сих пор страх был сродни, так сказать, «научным суевериям». В весеннем воздухе миллионы микробов коклюша, в банях миллионы бактерий, вызывающих слепоту, миллионы их, вызывающих облысение, в парикмахерских; кишат чесоточными клещами кожаные поручни в электричках, в рыбе, когда едим ее сырой, в непрожаренной говядине или свинине обязательно есть личинки солитера, дитомы, яйца других паразитов; никто не застрахован от того, что в ногу могут попасть осколки стекла, которые, пройдя через все тело, попадут в глазное яблоко и вызовут потерю зрения, и так далее, и тому подобное... И ведь действительно то, что мириады самых разных бактерий, микробов, вирусов кишат вокруг нас, «научно» вполне достоверно.
В то же время ясно, что если их существования просто не замечать, то нам и дела нет до этих микроорганизмов и все сказанное — не более чем «научный мираж», то есть ничто.
А как угнетали меня некоторые превратные представления, как я томился из-за них! Например: в чашке остаются недоеденные три рисинки, и так у миллиарда людей — это значит, что рис выбрасывается мешками! Или еще: если бы каждый человек экономил в день по бумажному платку — сколько бы сохранилось древесины! Эта «научная статистика» так пугала меня, что, оставляя крупинку риса или высмаркиваясь в бумажный платок, я каждый раз чувствовал себя великим преступником, напрасно переводящим горы риса и древесины. Оставим в стороне эту «теорию трех рисинок», эту ложь, закрепленную наукой, статистикой, математикой; взглянем на вещи с точки зрения теории вероятности. Вот примеры совершенно примитивные, даже идиотские: как часто в темной неосвещенной уборной человек может оступиться и упасть в очко? На сколько человек выпадает случай, когда пассажир у края платформы на железнодорожных станциях делает неверный шаг и падает на рельсы? Дурацкие расчеты, но ведь теоретически все это возможно. И все же ни разу не доводилось мне слышать о том, чтобы с кем-то, сидящим над очком, что-то случилось. Так вот, я, который вчера еще всю эту дребедень со страхом воспринимал как «научно-гипотетическую», более того, как реальную,— сегодня я жалею себя, вчерашнего, я сам себе смешон. Так или иначе, мои мысли об этом мире и людях стали приобретать какую-то стройность.
И тем не менее я продолжал опасаться людей, без чашки сакэ не смел приблизиться к клиентам бара. Было страшно, но это-то мне и требовалось. Как дети, бывает, трепеща от страха, крепко прижимают к себе щенка, так и я входил робко в бар, выпивал чашку-другую сакэ, постепенно смелел и начинал разглагольствовать перед посетителями об искусстве.
Художник. Рисую комиксы. Притом художник без имени. Великих радостей не знаю, как, впрочем, и великих печалей. Конечно, душа моя жаждала буйных радостей, пусть добытых даже ценой страшных печалей, но было только то, что было: сиюминутная «лжерадость», пустая болтовня с клиентами бара, сакэ за их счет.
Почти год тянулась такая пошлая жизнь. Мои рисунки печатались не только в детских журналах; под хитрым псевдонимом Дзёси Икита (Выживший Самоубийца)7 в низкопробных журналах, продававшихся на вокзалах, помещались мои непристойные рисунки на скабрезные темы, иногда рядом печатались рубайи.
В это время в моей жизни появилась молодая девушка, которая все пыталась уговорить меня бросить пить.
Семнадцати-восемнадцатилетняя Ё-тян (так ласково ее звали все вокруг) торговала табаком в киоске напротив бара. Она была не лишена привлекательности, отличалась белизной кожи, лишь кривые зубы портили ее лицо.
Каждый раз, когда я приходил за сигаретами, она говорила:
— Нехорошо это, каждый день прямо с утра вы выпивши.
— Почему нехорошо? Что тут дурного? Дитя человеческое, пей сакэ, выпей все, что есть, и погаси в себе ненависть!.. А вот древние персы говорили, что... Ну ладно, шут с ними... Вот так вот... А еще, знаешь, так говорят: дабы вселить надежду в измученную, истосковавшуюся душу, надо выпить хорошую чарку и захмелеть... Поняла?