Смерть пахнет сандалом

– Дитя мое, лиса-оборотень из жалости к тебе велела мне принести порошок для прерывания чувства, выпей его.

Мэйнян смерила взглядом мешочек с порошком и спросила:

– Добрая матушка, скажи, что это?

– Твое дело выпить, потом расскажу, иначе не подействует.

Она высыпала порошок в чашку, залила водой, потом, зажав нос от дурного запаха, выпила.

– Ты вправду хочешь узнать, что это, дитя мое? – спросила матушка Люй.

– Да, хочу.

– Тогда рассказываю, милая. Матушка – человек мягкосердечный, сил нет смотреть, как ты, такая пышущая жизнью красавица, погибаешь, и что решительно нет способа избавиться от этой напасти. Лиса-оборотень не хотела идти на такие средства, но твой недуг слишком серьезен, а у нее нет лучшего снадобья, чтобы спасти тебя. Это тайный рецепт, который передается в нашем роду из поколения в поколение, всегда от женщины к женщине, не к девушке. Честно скажу: настой, который ты только что выпила, сделан из дерьма человека, что у тебя на сердце! Все настоящее, никаких подделок. Добыть это средство было нелегко, за три связки медяков Ху Четвертый, повар в семье уездного начальника, тайно вынес главный ингредиент для отвара прямо из нужника начальника. Я положила это сокровище на кусок черепицы и высушила, растолкла в порошок, потом добавила кротонового семени и ревеня, чтобы получилось сильнодействующее лекарство. Такое средство матушка просто так не применяет, потому что, по словам лисы-оборотня, черная магия может сократить век человека на этой земле, но мне так обидно было за тебя. Ну проживешь ты на пару лет меньше, но ведь будешь жить. После приема снадобья, дитя мое, тебе станет понятно, что дерьмо воняет и у таких славных господ, как начальник Цянь…

Матушка Люй не успела договорить, как Сунь Мэйнян согнулась в поясе, и ее вырвало зеленой желчью.

После столь мучительного события душа Мэйнян, которую будто обволакивал слой свиного жира, стала постепенно проясняться. Мысли о начальнике все еще не оставляли ее, но уже не доводили ее до полного отчаяния. Рана на сердце, хоть и доставляла боль, все же зарубцевалась. У Мэйнян появился аппетит, соленое стало соленым, сладкое – сладким. Понемногу восстанавливалось и ее тело. После всей череды волнительных крещений любовью, прелесть ее красоты поубавилась, зато в душе ее прибавилось целомудрия. Правда, по ночам Мэйнян по-прежнему спала плохо, особенно когда все вокруг заливал лунный свет.

5

Лунный свет, подобный золотому песку и серебряной пыли, с шелестом падал на бумагу поверх окна[74]. Сяоцзя, раскинувшись на кане, спал как убитый и громко храпел. Обнажившись, Мэйнян вышла во двор, и лунный свет с плеском заструился по ее телу. Ощущение было невыразимо приятным, но и преисполнило ее печалью, застарелый сердечный недуг не упустил возможность царапнуть ее своей нежной колючкой. Эх, Цянь Дин, Цянь Дин, начальник Цянь, любимый мой, когда ты наконец узнаешь, что есть женщина, которая не спит из-за тебя по ночам? Когда ты наконец узнаешь, что есть тело, подобное перезрелому медовому персику, которое только и ждет, когда станет твоим… Луна на небесах, богиня, разве ты не близкий друг всех женщин? Говорят еще, что ты – Лунный старец. Все так? Если так, то почему же ты не передаешь ему весточку от меня? Если не ты Лунный старец, ведающий делами любовными между мужчинами и женщинами, то на какой из звезд на небе мне искать его? Или скажи, какое божество правит любовью в этом мире? С луны слетела белая ночная птица и опустилась на крону дерева фирмианы[75] в углу двора, сердце аж подпрыгнуло. Лунный старец, ах, Лунный старец, все мы в твоей власти, у тебя нет глаз, но ты способен созерцать все в этом мире, у тебя нет ушей, но тебе дано слышать сказанное в уединении, вот ты и услышал мою мольбу и прислал мне птицу-вестника. Что это за птица? Она белая и большая. Белое оперение сияет в лунном свете, глаза – кусочки желтого золота, вышитые на белом полотне. Сидит птица на самой верхней ветке в кроне фирмианы и очень красиво, очень по-дружески глядит на меня с высоты. Птица, ах птица, священная птица, возьми своим клювом точеного нефрита мои думы – более пылкие, чем пламя, более затяжные, чем осенние дожди, более спутанные, чем разнотравье, – и доставь их человеку, который у меня на сердце. Лишь бы он узнал, что я готова скатиться по горе мечей, прыгнуть в море огня, лишь бы узнал, что я готова стать порожком его дверей, чтобы он обивал меня ногами, готова обратиться в кобылу, на которой он скачет и которую он охаживает плетью. Скажи ему, что я ела его кал… Барин, любимый барин, братец мой, сердце мое, судьба моя. Птица, ах птица, лети поскорее, ты уже переполнена моими мыслями и чувствами, мои мысли и чувства подобны цветущему дереву, насквозь пропитанному кровавыми слезами, дереву, от которого разносится мой аромат, один цветок – мои слова любви, пышно цветущее дерево – это все мои слова, любимый… Вся в слезах, Сунь Мэйнян стояла на коленях под фирмианой и смотрела на сидящую в ее кроне птицу. Губы Мэйнян тряслись, изо рта ее слышалось тихое бормотание. Она была искренне растрогана этим видением. Птица в ответ издала громкий крик, взмахнула крыльями и исчезла в свете луны, не оставив от себя ни следа. Так тает кусочек льда в воде, так исчезает луч света в пламени…

Громкий стук в ворота напугал ослепленную любовью Сунь Мэйнян до полусмерти. Она метнулась в дом и торопливо оделась. Обувь надевать было некогда, и она, ступая своими большими босыми ногами по мокрой от росы земле, подбежала к воротам и, схватившись за сердце, дрожащим голосом спросила:

– Кто там?

Она так надеялась на чудо, так надеялась, что ее искренность настолько тронула Небо и Землю, что боги бросили красную нить человеку, который у нее на сердце. И вот он сам пришел к ней по лунной дорожке. Она чуть не упала на колени в надежде, что мечта сбылась. Однако из-за ворот донесся тихий ответ:

– Мэйнян, открой…

– Кто ты?

– Дочка, это я, твой отец!

– Отец? Как ты здесь очутился посреди ночи?

– Не спрашивай, у отца беда стряслась, быстрее открывай!