Лягушки

Ворота тестя оставались плотно закрытыми, во дворе лишь раздавались душераздирающие вопли тещи.

Тетушка повернулась к заместителю, подняла правую руку и резко рубанула.

– А ну добавь! – крикнул тот трактористу.

Двигатель оглушающе взревел, трос вытянулся в струнку, заскрежетал, натянулся еще, потом еще, врезался в кору огромного дерева, выдавив сок, трактор медленно двинулся вперед, пядь за пядью, из стальной выхлопной трубы впереди справа кольцами выбивался голубоватый дымок. Тракторист, который и управлял трактором, и оглядывался, был одет в чисто выстиранный брезентовый комбинезон синего цвета. На шее белоснежный шарф, на голове бейсболка набекрень, верхними зубами закусил нижнюю губу, на верхней – черные усики, этакий парень хоть куда… Дерево с печальным треском накренилось. Трос глубоко вошел в ствол, содрав кусок коры и обнажив белые волокна под ней.

– Ван Цзиньшань, выходи, мать твою… – Сяо Шанчунь молотил в ворота кулаками, стучал коленями, бился головой, но в доме тестя царила тишина, даже вопли тещи стихли.

Большое дерево накренилось еще, потом еще, и пышная крона зашелестела, коснувшись земли.

К нему, спотыкаясь, подошел Сяо Шанчунь:

– Мое дерево… Жизнь моей семьи…

В движение пришли корни, они вскрыли землю причудливыми письменами.

Сяо Шанчунь, напрягая последние силы, вернулся к воротам тестя:

– Ван Цзиньшань, сукин ты сын! Мы такими хорошими соседями были, не один десяток лет славно прожили, чуть ли не по-родственному, а ты мне такой урон наносишь…

Из земли показались корни дерева – бледно-желтые, смахивающие на удавов… Их выворачивало, какие-то с треском ломались, другие вытягивались дальше, длиннее, сколько же их, похожих на удавов корней… Крона гигантской метлой мела землю против движения, маленькие веточки то и дело ломались, из-под земли вставали фонтанчики пыли. Люди в толпе потянули носами, чуя запах свежевскопанной земли и раздавленных листьев…

– Ван Цзиньшань, я, мать твою, голову разобью о твои ворота… – И Сяо Шанчунь ударился головой о ворота тестя. Никакого звука не последовало, не потому, что его не было, а потому, что он утонул в тарахтении трактора.

Трактор остановился, когда от дерева до ворот дома семьи Сяо осталось не больше двух десятков метров, оставив в земле большую рытвину, из которой торчало еще немало переломленных корней. С десяток ребятишек уже шныряли там в поисках личинок цикад.

– Следующим будет снос ворот дома семьи Сяо! – объявила тетушка в мегафон на батарейках.

Несколько человек отнесли Сяо Шанчуня в сторону, там ему стали массировать точку под носом и растирать грудь.

– Вниманию соседей Ван Цзиньшаня слева и справа, – ровным голосом продолжала тетушка. – Возвращайтесь в дома и забирайте ценные вещи, после сноса дома Сяо Шанчуня будем сносить ваши. Я понимаю, что это несправедливо, но малая справедливость должна подчиняться большой, а в чем заключается большая справедливость? В планировании рождаемости, в контроле численности населения. Я не боюсь прослыть злодейкой, всегда должны быть такие, кому приходится быть злодеями. Знаю, вы меня проклинаете и желаете после смерти попасть в ад! Коммунисты не верят в это, убежденные материалисты не знают страха! Даже если ад существует, я не боюсь! Если я не спущусь в ад, то кто же![70] Снимайте трос и переносите на ворота семьи Сяо!

Соседи тестя, как пчелиный рой, столпились у его ворот. Они стучали кулаками и ногами, швыряли во двор битую черепицу. А один притащил несколько охапок кукурузной соломы, поставил под карниз дома и заорал:

– Ван Цзиньшань, не выйдешь, дом подпалим!

Ворота наконец распахнулись, и показался не тесть и не теща, а моя жена. Волосы спутаны, вся в грязи, левая нога обута, правая босая, видно, только что из погреба.