Пальцы коснулись поверхности и тут же увязли в ней.
Дыхание перехватило от острой боли, будто сдирают кожу. Будто живьём в кипяток. Или тысяча игл под ногти.
– А-а-а, – крик раздавался откуда-то сверху, будто кричала не она.
Будто её уже двое.
Рука там, за преградой, окутанная странными синеватыми бликами, выглядела, словно в рентгеновских лучах: кости и тени прозрачной как вода плоти.
«Костяная нога», – мелькнуло в голове понимание.
Последний глоток воздуха, распирающего лёгкие.
Последний крик.
И в следующее мгновение толчок в спину. Пелена распахнулась, опаляя ледяным жаром. Боль волной окатила тело, выдавливая глазницы, сдирая глотку.
И тут же отступила, баюкая прохладой и тишиной.
Лерка, тяжело дыша, распахнула глаза: она стояла в необъятном круглом зале, стены которого утопали в неверном синем сиянии. Высокий, уходящий в бескрайние небеса, купол. По центру, слева и справа темнели широкие тоннели, ведущие в неизвестность.
Лерка посморела назад, туда, откуда только что пришла и откуда еще доносился, словно перезвон хрустальных колокольчиков, серебристый звон, медленно тая.
Там, в темноте коридора Дома на Фестивальной, – Лерка видела через мерцающий синевой полог, – по-прежнему стоял Гришка и виновато улыбался. Развел руками, девушка прочитала по губам:
– Прости, оно когда быстрее – легче.
– Эй, Ушакова, ты чего здесь?
Голос знакомый, обеспокоенный.
Лерка, забыв о Гришке и его сомнительной помощи, резко обернулась: перед ней, посреди окутанного спокойной синевой пустого зала, неуверенно пожимая острыми плечами, стояла Софья Синицына. Бледная, в знакомой до боли любимой клетчатой рубашке.
– Сонька, – выдохнула Лера имя подруги, не зная, радоваться или нет неожиданной встрече.
Синицына выглядела встревожено и болезненно. Вцепившись в запястье, она нервно растирала руку.