Лерка неторопливо брела от метро. Снег, выпавший было утром, опять таял, отчего под ногами чавкала серо-коричневая жижа. Она шла к своему старому дому. Тому, в котором, ей казалось, жить так неуютно и дискомфортно. Примитивные качели, железные, крашеные дешёвой голубой краской, с отбитым сиденьицем, сиротливо поскрипывали на ветру. Лерка перешагнула через низкую оградку, прошла по мокрому снегу к ней, присела. Та скорбно всхлипнула.
– И я скучала, – словно живой, ответила ей девушка. – Представляешь, Соньки с Дашей нет. Даша меня винит…И мне страшно. Что, если она права.
Вдалеке выла сирена скорой помощи.
– Кому-то плохо, – прокомментировала Лерка, прислонившись щекой к железным прутьям, – и мне плохо. Только мне скорую никто не вызовет.
Разбрызгивая грязь из-под колес, во двор въехал белый микроавтобус с красной полосой по борту и красным крестом. Мигая ярко-голубы, с шумом остановилась около Дашкиного подъезда. Лерка замерла, приглядываясь.
Из автомобиля торопливо выскочила бригада, несговариваясь, двинула к дому. Лерка соскользнула с качели, подошла ближе. В машине скорой помощи остался только водитель – пожилой мужчина с красными от сигаретного дыма глазами. Открыв окно, он неспешно курил.
– Здравствуйте, а вы в какую квартиру? – несмело спросила она. – Не в пятнадцатую?
Водитель покосился на нее:
– А тебе-то что? Может, и в пятнадцатую…
Лерка встала совсем близко, осторожно дотронулась до края стекла:
– Важно. Вдруг, к знакомым…
Он не успел ответить: двери подъезда распахнулись, из-за них выскочил молодой человек в синей спецодежде, подсунув под дверь кирпич, закрепил ее. В это же мгновение Лерка увидела, как двое мужчин, в одном из которых она не сразу узнала постаревшего и осунувшегося Дашкиного отца, вели под руки женщину: седые волосы растрепаны, почерневшее лицо, пальцы судорожно цепляются за стены.
– Глебушка, – горячо шептала она, – мне нельзя в больницу, мне Дашу надо дождаться. Она придет, а ужин-то не готов… Глебушка.
«Господи, это же её родители!» – стучало в висках.
Дашкина мама не сопротивлялась, позволяя себя уложить, закрепить ремнями, заглядывала в глаза, хватала за руки, холодные, торопливые, равнодушные.
Глеб Валерьевич сумрачно кивал, усаживался рядом, поглаживая её ладонь. Пряча взгляд, бормотал что-то утешительное, Лерка не могла разобрать, что. Женщина всё говорила, срываясь то на хрип, но на визгливое всхлипывание.
– Всё хорошо будет. Поправитесь¸ накормите, напоите, – зачем-то врал фельдшер.
Хлопнули дверцы, взвизгнули тормоза, скорая дала задний ход, обрызгав одинокую Лерку ледяной жижей.
Почему она не подошла к Глебу Валерьевичу? Почему не сказала, что не верит в виновность Даши? Почему стояла, затаив дыхание, глядя на их измученные горем лица, серые, с впалыми скулами и искривленными ртами?