— Вы не хотели бы пойти со мной в кино? — спросил Керн, когда они вышли. — У меня есть два билета, — солгал он.
Рут Голланд посмотрела на него…
— Или у вас другие планы? Может быть…
Она покачала, головой.
— Нет, у меня нет никаких планов.
— Тогда пойдемте, со мной. Зачем вам сидеть целый вечер в комнате?
— Я уже привыкла к этому.
— Тем хуже. Я пробыл у вас всего две минуты и рад, что выбрался оттуда. Я думал, что меня там сожрут.
Девушка засмеялась. Внезапно она показалась Керну совсем ребенком.
— У Шимановской только такой вид. У нее доброе сердце.
— Может быть, но это не написано у нее на лице. Фильм начинается через четверть часа. Идемте?
— Хорошо, — сказала Рут Голланд неожиданно твердо.
У самых касс Керн прошел вперед.
— Минутку, я только возьму билеты. Они здесь отложены.
Он купил два билета и подумал, что она ничего не заметила. Но мгновение спустя ему было все равно — главное, что она сидела рядом. Свет в зале погас. На экране появилась касба Маракеша, красочная и освещенная лучами солнца; сверкала пустыня, а в жаркой африканской ночи раздавался дрожащий однообразный звук труб и тамбуринов…
Рут Голланд откинулась на спинку кресла. Музыка лилась на нее, словно теплый дождь, — теплый монотонный дождь, из которого мучительно всплывали воспоминания…
Она стояла у нюрнбергского крепостного рва. Был апрель. Перед ней в темноте стоял студент Герберт Биллинг, держа в руке скомканную газету.
— Ты понимаешь, что я имею в виду, Рут?
— Да, понимаю, Герберт. Это легко понять.
Герберт нервно мял в руках экземпляр «Штюрмера».