— Через час за мной приедет такси. Кажется, я попросил слугу тебе это передать. А что-то сказать тебе лично… — апатично пожимаю плечами, все еще не оборачиваясь к нему лицом, и так же не спеша, без особого интереса, продолжаю собирать в дорожную сумку свои последние личные вещи. — Разве мы с тобой не наговорились за этот месяц буквально до рвоты? Или ты ждешь прощальной речи со словами благодарности за свое щедрое гостеприимство?
Не скажу, что часть этих вещей так уж была для меня ценна, но по крайней мере, я мог себя хоть чем-то отвлечь, пока ждал приезда таксиста. И на приход Алекса перед своим отъездом из Рейнхолла я точно не рассчитывал.
— Так ты что и прощаться даже не собирался? — Лекс учтиво промолчал о том факте, что в его особняке на данный момент проживает не менее дюжины профессиональных слуг элитного уровня, способных собрать мой багаж за считанные минуты и в самом безупречном исполнении. Наверное его даже забавляло наблюдать за тем, как это делал Дэниэл Мэндэлл-младший, изображающий из себя отмороженного и бесчувственного зомби.
— Не хотел тебя беспокоить понапрасну. Я ведь итак… отобрал у тебя кучу личного времени, которого мне просто не чем теперь ни возместить, ни компенсировать.
Мне действительно так было на порядок легче… ничего не чувствовать, стараться ни о чем вспоминать и уж тем более не анализировать все последние дни нашей провалившейся с таким шумным треском совместной безумной авантюры… А говорить о последнем эксперименте Алекса с сожжением копий моих фотографий?.. Что я мог ему сказать? Что более жестокого и смертельного удара в спину от самого лучшего и близкого друга я вообще никогда еще не получал за всю свою сознательную жизнь? Что он в который раз лоханулся и буквально по черному, и что я мог бы стерпеть и простить ему все, даже раскаленный железный фаллос мне в анус, но, бл**ь… это…
Неужели так сложно понять столь очевидное? Это не та тема разговора, которую я теперь когда-нибудь соглашусь добровольно с ним обсудить. Мне хватило сил сохранить в тот вечер остатки здравого разума только, когда он сунул мне под нос все оригиналы сожженных им до этого снимков, буквально через несколько минут после моего очередного психического срыва. Даже после этого меня продолжало колотить и ломать по всем вспоротым болевым узлам, выбивать нервной лихорадкой и душить затягивающимися петлями панического удушья в неконтролируемом припадке чистейшего безумия. Пока мне не сделали очередного укола с сильным снотворным, я вообще не знал и не соображал, как это все остановить, как загасить эту ненормальную боль, где найти силы осмыслить произошедшее и как поверить в то, что тебя все равно нет… Нет рядом, когда ты мне так нужна, когда только ты могла все это прекратить, одним реальным прикосновением, одним взглядом живых реальных глаз, ласковым шепотом и нежными пальцами снять этот кипящий жар с моей воспаленной кожи и разрывающегося сознания. Сколько еще дней, месяцев и лет я должен переживать все эти бесконечные круги ада, чтобы осознать это до конца?.. Что ты никогда не появишься… не придешь… не вернешься…
"Неужели ты и вправду думал, что я смогу уничтожить самое ценное, чем только может жить человек или благодаря чему он и живет?.." — Алекс оставался со мной в тот вечер до последнего, то ли успокаивая, то ли объясняя (или оправдывая) свой провалившийся эксперимент. Практически держал меня за руку или следил за моим пульсом, ожидая, когда лекарство окончательно подействует на мою сорвавшуюся ко всем чертям нервную систему. "Уверен, когда-нибудь ты и сам захочешь это сделать. Иногда такие вещи полезно совершать время от времени. Огонь обладает сильнейшими гипнотическими свойствами, не зря человек никогда не устает смотреть на него… Я знаю, сейчас ты меня за это ненавидишь, но, поверь, никто другой ради тебя на такое бы не пошел. Ты можешь сжигать ее сколько угодно, в порывах бешенства или полной безысходности, чтобы в конечном счете однажды понять и принять данную истину — она виновата в своем уходе от тебя не меньше, чем ты. Не держи этот груз за двоих. Она ушла, ты не смог ее остановить. Больше ничего…"
Может он еще что-то мне говорил, но я не запомнил, провалился в сон, хотя и продолжал дрожать и порывисто втягивать воздух надорванными легкими. Больше я его не видел, до сего момента. Правда, на это тоже ушло не много времени. Я проснулся где-то в начале одиннадцать утра. Какое-то время меня продолжало мутить и шатать, пока не пришлось принять еще одной дозы прописанного доктором Кэмпбэлом лекарства вместо первого завтрака. Видеть Алекса я так и не пожелал, особенно, когда меньше, чем через час твердо решил вернуться в Леонбург этим же вечером. Не настолько уж это было и спонтанно. Я знал, что оставаться в этом доме было не то что бессмысленно, похоже я уже вообще ничего не чувствовал и не хотел чувствовать по этому поводу и в этом месте.
Откуда у людей столько предубеждений касательно своих жизненных проблем? От них не существует лекарств и реабилитационных физиотерапий, от самой жизни нет лекарства, кроме смерти. И если я так и не смог прошлым вечером умереть, что ж, остается надеяться, что потерянные силы не скоро ко мне вернуться, как и возможность чувствовать свою запредельную боль.
Не скажу, что не чувствовать вообще ничего это совсем даже неплохо, просто, я прекрасно знал, насколько это недолгий эффект. Организму приходится время от времени переходить на подобный режим экономии — отключать часть эмоций и удерживать твое сознание буквально на плаву между и между, в так называемом аварийном режиме (пусть и вызванном частично сильными транквилизаторами).
— Ну почему же. Не только возместить, а хотя бы попытаться выполнить часть нашего с тобой уговора. Ты действительно решил сбежать отсюда, так вдруг удобно и к месту позабыв о том, что мне пообещал за несколько дней до этого? Дэн, ты сам меня просил о последней сессии…
— И поверь… теперь жалею об этом, как никто другой. И ты оказался тысячу раз прав. Во мне нет ничего от мазохиста… во мне вообще ничего нет от этой гребаной Темы, кроме желания облить все ваши долбанные клубы бензином и сжечь их к ебеней матери до тла у вас у всех на глазах.
Не помню, что запихивал последним в сумку, но не продемонстрировать на этих тряпках свое показательное отношение к любимому увлечению Алекса несдержанными жестами и осипшим от внутреннего напряжения голосом, просто не смог.
— Туше, — определенно Рейнольдзу на это было откровенно начихать. Похоже он не просто пребывал в своем привычном невозмутимом и спартанском сверхспокойствии, он чуть ли не в открытую получал от этой сцены изощренное удовольствие или сдерживал скрытое довольство касательно чего-то еще, о чем я пока не догадывался, но вскоре должен был узнать.
Как бы я сейчас не разыгрывал возмущенного моралиста и циничного скептика, куда проще вообще не проявлять ко всему этому дерьму каких-либо чувств. Тем более у меня на самом деле не было для этого ни соответствующих сил, ни желаний. Одна физическая оболочка, практически опустевшая до самого основания. И я нисколько не против, если она такой и останется до конца моего жалкого прозябания в мире живых. Да, пустота. Забытая и почти такая любимая апатия.
— Только, серьезно, Дэн. Я не смогу тебя сейчас так просто отпустить. Хочешь не хочешь, но ты мне должен. И прости, если использую право кредитора и тем более в эти минуты, но ты не можешь просто так уйти и сделать вид, что имеешь на это полное право.
— А другого, более подходящего для этого дня и места ты не можешь выбрать? Тем более скоро приедет такси… — скользнув сдержанным взглядом по фигуре друга, все еще перекрывавшего проем выхода из спальни, я развернулся всем корпусом от края кровати и более менее спокойным шагом прошел небольшое расстояние ко второму окну и стоявшему перед ним столику.
Как только взгляд замер на стопке фотографий, лежавшей у края круглой столешницы рядом с томиком Шекспира, былой ажиотаж с паковкой багажа ощутимо снизился на несколько пунктов. Мне пришлось сделать практически невозможное — взять снимки и почти не глядя на верхнее фото заложить ими первую страницу книги (используя ее вместо защитного футляра для "хрупкой" фотобумаги). Кажется, пальцы при этом не дрожали, хотя вряд ли Алекс смог это разглядеть со своего места.
— Если приедет до того, как успеешь освободится, немного подождет, не поседеет.
— А ты не думал, что я сам сейчас не в подходящем настроении куда-либо за тобой идти и что-то делать? — отвернувшись от стола и снова встретившись с глазами Рейнольдза, я позволил себе на несколько секунд задержать на его невозмутимом лице свой не менее обмораживающий взгляд. Но, как видно, я был слишком подрезан и физически и морально, чтобы суметь удержать отдачу от собственного удара по его более закаленным клинкам.
ebooksa