Тогда как же я докатился до такого, что теперь стою на коленях в унизительной позе покорности перед темным Мастером Лексом, в ошейнике, наручах и цепях в его сумрачной Зале Пыток, смотрю в пол, будто на самом деле боюсь поднять на лучшего друга глаза, и позволяю ДОБРОВОЛЬНО себя унижать? А кто сказал, что я собирался заниматься данной Практикой весь остаток своей жизни? Может это был мой заключительный выход, как раз тот самый толчок, который должен был выкинуть меня на поверхность реальной жизни и навеки вечные закрыть доступ (как и желания в целом) к Теме и всем ее отвратным темным "подвалам"?
— …Ты всегда ее в себе чувствовал, на протяжении всех встреч с Эллис? — бл**ь, и что это за нах сессия, где я теперь беспрекословно обязан отвечать на все вопросы Алекса (увы, сейчас я даже не имею права попросить его сменить тему разговора, не то чтобы взглянуть без разрешения в глаза), как тот пациент на приеме у психотерапевта, с той только разницей, что я не смогу отказаться, желая остановить сеанс по личной просьбе. Ей богу, лучше бы он исполосовал мне спину одним из своих эксклюзивных кнутов до мяса и костей, чем выедал мой мозг "китайскими палочками", копаясь там, куда бы я никогда не пустил и самого профессионального дипломированного психиатра.
— Поэтому ты с ней никогда не разговаривал о себе, не говорил, кто ты и что на самом деле делал в Эшвилле? Боялся ее ответной реакции, то, как она отреагирует на тебя "настоящего", увидит твою картинку в целом и на всем фоне твоей реальной жизни — твоего прошлого и настоящего? Чего именно ты боялся? Что она останется, потому что узнает, какой ты богатенький наследник или что сразу же развернется и уйдет? Хотя можешь не отвечать… — я скорее чувствую, как мне сцарапывает поверхность глазной сетчатки с ответной отдачей по затылку, шейным позвонкам и всему стволу позвоночника едва уловимые движения Алекса, чем вижу, как он отрицательно качает головой (может даже поджимает губы). — Думаю, если бы ты видел вероятность ее купить, то сделал бы это сразу же и не задумываясь. В этом тоже есть свое особое извращенное удовольствие и это куда проще, снимает с тебя часть ответственности. С купленной вещью можно делать все, что взбредет в голову, иногда даже не задумываясь о последствиях, в том числе и выдвигать со спокойной душой ряд требований с неукоснительными правилами и условиями.
Меня непреодолимо тянет закрыть глаза, хотя бы на несколько минут. Но, боюсь, я так долго не простою, могу не заметить, как завалюсь на пол. Слишком сильные приступы слабости с подкожной дрожью, которую скоро будет еще сложнее скрывать, чем удерживать в себе сжатием всех мышц и нервов до запредельного натяжения.
Кажется, что начинает даже слегка подташнивать и хрен пойми от чего, от желания убиться намертво и сразу же об этот вощеный паркет из-за слов Алекса, или что я ощущаю это гребаное расслоение сознания со вспышкой противоестественной реакции и чувств.
Признаваться самому себе в правоте и такой банальной истине, озвученной вслух лучшим другом? Не удивительно, что оно усиливало чувство вины во сто крат и одновременно пьянило (и именно до горькой рвоты) от упоительных картинок несостоявшейся реальности. Она была во мне слишком сильна, и особенно в моменты моей раскрытой уязвимости.
— Да, для тебя этот вариант был бы куда приемлемей в любой ситуации и не важно при каком раскладе и при каких личностных на то взглядах, из благородных побуждений или наоборот — откровенно корыстных. Но в том-то и проблема, Дэн, ты впервые оказался лицом к лицу с непреодолимой дилеммой, впервые испытал острую нужду и потребность в ком-то определенном. Ты привязался и испугался, по настоящему, потому что это стало для тебя самым ценным и единственным, что давало шанс выбраться из той западни, в которой ты прожил всю свою сознательную жизнь. Поэтому и такое сильное чувство вины. Ты не испытывал его перед другими, потому что все они были для тебя ничем, обычным материалом для достижения "легкой" разрядки. Но в этот раз ты понял, как мог выглядеть в глазах этой девочки на фоне всех своих нелицеприятных побед. Она младше тебя на целый десяток лет, такая наивная, принципиальная, доверчивая, самое чистое, светлое и нежное, что тебе когда либо доводилось держать в своих запятнанных чужой кровью руках… — (я не смог удержаться, порывистый выдох-всхлип резанул легкие и глотку болезненным спазмом; и кажется несколько капель обжигающей соли скатились по щекам быстрыми змейками) — Какими глазами она на тебя посмотрит, когда узнает кто ты? Сможет ли простить тебя за то, за что ты никогда не просил прощения у всех своих жертв? Сумеет ли принять таким, какой ты есть?.. Почему ты не остановил ее тогда у такси? Что тебе помешало? Страх или уверенность, что она вернется сама, и вы все обсудите потом? Или все-таки острое чувство вины, за то что столько дней не говорил ей о себе всей правды?.. Дэн.
Я даже вздрогнул/дернулся всем телом от короткого "выстрела" Алекса, рванувшего по моим барабанным перепонкам и натянутым нервам острейшим залпом непредвиденного удара.
— Я… не помню… — не могу отвечать, глотку заложило царапающими камнями судорожных спазмов, попыток перекрыть доступ "кислорода" к подступающей боли, к желанию захрипеть или застонать в полный голос. Это не честно. Я не был готов к такой мозготряске. Не сейчас, не в таком состоянии. Я же не продержусь и десяти минут.
И я на самом деле не помню. А вернее не хочу вспоминать об этом кошмаре здесь, сейчас, перед Алексом в этом жалком подобии размазанного по паркету полного ничтожества.
— Хорошо. Ты ведь все равно за ней потом побежал в общежитие, разве что там все и закончилось. Черта, которую ты и по сей день боишься переступить, будто на той стороне тебя ожидают самые страшные муки ада. Почему, Дэн? Зачем ты поддерживаешь ее в свершенном ею поступке? Ты полностью и безоговорочно воспринял ее уход на свой счет, обвиняя в этом только себя одного? Она не заслуживает такого дегенерата, алкоголика, насильника и по совместительству изощренного пси-садиста? Поэтому ты прожил все эти годы опускаясь все ниже и ниже своего человеческого подобия, чтобы убедить себя в том, что она была права, и ты действительно не стоишь даже ее взгляда в свою сторону? Поэтому ты не сделал ничего со своей стороны, ни одной попытки, чтобы найти ее и поговорить… просто обо всем поговорить, как цивилизованные люди, а не срываться в очередной запой и в свадебную авантюру с Реджиной Спаркс (кстати, так удобно и к месту переложив часть своей вины на Реджи). Во всем виноват только ты один и ТОЛЬКО ТЫ?
— Да, бл**ь. Если тебе от этого станет легче. Все именно так, как ты говоришь. Один к одному… без ложной скромности, — я не понял, как и почему эти слова сорвались с моих губ в сдавленном хрипе, из пережатого внутренним удушьем горла. Я даже не сообразил, как рванувшая в висках и по глазам пульсирующая пелена алой боли заставила меня совершить непозволительное действие — поднять голову и с перекошенным от несдержанной ярости лицом (скорей на самого себя, а не на друга) посмотреть в заблокированные вечной мерзлотой свинцовые глаза Рейнольдза. Я так и не сумел ее удержать и тем более подавить. Чем дальше Лекс говорил, тем больше раскручивал во мне эту спираль когда-то сжатой до самого предела пружины. Ее петли не просто раскрывались, растягиваясь до необъятных размеров, казалось, еще чуть-чуть, и они вырвутся из меня со всеми моими внутренностями, разорвав меня изнутри острыми струнами нечеловеческой боли. Пытаться стянуть ее обратно сейчас, когда кто-то намеренно дергал и выбивал на ней крепления с зажимами один за одним, четко, методично, удар за ударом?..
— Не мне, Дэн. Это тебе должно стать легче, это ты тягаешь на своих плечах этот груз уже сколько гребаных лет, — он не стал напоминать моего места, ему этого, как видно, больше не требовалось. Наоборот, неожиданно поддался вперед из глубины кожаного кресла, нагнувшись над моим лицом и глазами/тенью ожившего мрака (или самой тьмы) резанул по моим зрачкам и воспаленной коже ледяными иглами смертельной реальности. Он даже понизил голос, скользнув его ласковой бархатной вибрацией по дрожащим струнам моего внутреннего противостояния.
— Это ты все никак не разожмешь пальцев и не выпустишь эти неподъемные тросы. Ты цепляешься за эту боль, за эту вину, как за что-то ценное, что еще позволяет тебе чувствовать себя живым человеком, но именно она тебя и рубит. Ведь можно любить хоть остаток всей своей жизни, наслаждаться воспоминаниями, прошлыми испытанными чувствами и при этом жить дальше, перенаправлять свои эмоции на близких родных людей, дарить им свою любовь и заботу. Так делают тысячи людей, Дэн. С чего ты взял, что ты редкое исключение из правил? С чего ты решил, что не сможешь жить без нее?
— Верни мне мои фотографии… и я… сейчас же пойду собирать свои вещи… — нет, я не отшатнулся, не прошипел свое требование сквозь стиснутые зубы и не схватил его за грудки или сразу за горло, хотя пальцы непроизвольно сжались в кулаки и, да, я хотел этого как никогда и буквально до одури, до вымораживающего по сердцу и позвоночнику шокирующего страха. Я и сам не понимал, что меня удержало от этого соблазна: желание скрыть свою очевидную боль, немощную слабость и кое-как уйти отсюда не окончательно добитым и жалобно скулящим псом, или я прекрасно осознавал неравенство сторон и сил (Алекс запросто меня скрутит даже без Чарльза Приста всего за несколько быстрых и четких движений)?
Произнес почти спокойным и достаточно ровным голосом, чтобы было можно поверить в мое уравновешенное состояние. Но, похоже, Лекс не особо-то и купился. Демонстративно поджал губы в ироничной усмешке и с очевидным сожалением покачал головой.
— Нет, Дэн, мы так не договаривались, и сессия еще не закончена.
— Только это мало чем походит на классическую сессию.
— А ты предпочитаешь, чтобы я приковал тебя к дыбе, чтобы лишить тебя возможности дергаться и не дать сбежать раньше времени? Бога ради, для меня это не проблема. Могу даже кляп в зубы забить, если тебя это хоть на какое-то время заткнет и напомнит, на каком уровне ты сейчас стоишь. Я еще пока что твой Верх, и Я отмеряю длину поводка на твоем ошейнике и выбираю, какими методами тебя воспитывать. Так что, будь любезен, глаза в пол, отвечать, скулить и что-то делать только когда я приказываю.
Не знаю, как у него это получилось, но я сам не смог до конца в это поверить, буквально задыхаясь, едва удерживая равновесие от выбивающей подкожной лихорадки, от выжигающего в венах напалма неконтролируемой ярости и негодования, но меня реально пригвоздило к паркету после его последних угроз. Припечатало, прижало, придавило; заставило склонить голову, тупо уставиться в трехмерный рисунок пола, разжать пальцы и сложить дрожащие ладони на поверхность бедер.
ebooksa