В любви и боли. Противостояние. Том второй

22
18
20
22
24
26
28
30

Теперь я знаю и чувствую, знаю, что и как никогда. Она мне это показала, ТЫ мне это показала, дала ощутить через тебя, увидеть и понять, что это реальность. Мы всегда были одним целым и это ничем не убьешь и не перечеркнешь, ни прошлым, ни настоящим… ни будущим. И наша вселенная никогда не умирала, просто без твоего света она не могла дышать и гореть. И все эти годы я чувствовал не ее агонию, а ее неподвижный едва пульсирующий анабиоз.

Обещаю, любимая, она снова оживет и снова будет пылать сжигающим чистым пламенем первозданного Абсолюта в нас обоих — во мне и в тебе, в твоих венах, в твоем упрямом и непокорном сердечке. Я сам, собственными руками заполню тебя ею до самых краев. Заберу у жизни и смерти, у всего твоего прошлого, в котором не было меня, у всех, кто был частью твоей жизни без меня, всех кто наполнял ее все эти годы. Заберу и сожгу каждого в твоей памяти, в отпечатках и пережитых чувствах, вырежу ножом, сцарапаю ногтями, выгрызу зубами. И если не поможет… убью тебя сам, лично. Голыми руками. Нет, не сразу. Медленно, очень медленно и… сладко, пока не начнешь меня умолять об этом сама на коленях и в слезах. И я сделаю это, обещаю… убью и воскрешу по новому и буду воскрешать снова и снова, пока сам не сгорю в этом дотла… вместе с тобой. В нашей багряно-огненной Вселенной — в нашей кровавой боли и черной любви.

Ты ведь ее тоже сейчас чувствуешь и всегда чувствовала, да? Хотя и пытаешься делать вид, что ничего не осталось, что это обычные фантомные отголоски нашего мертвого прошлого. Нет, девочка моя, то что является частью тебя, является тобой, невозможно ничем заглушить и тем более изъять из себя. Ты не избавилась от меня, и даже если и пыталась, то не смогла… Если такое и реально, то только через смерть… нашу общую смерть.

Да, я знал… может не так четко и определенно, как буду знать уже через несколько часов, дней, месяцев и лет, или в момент, когда сомкну свои пальцы на твоем горле буквально, в своем рабочем кабинете, глядя в твои широко распахнутые шокированные глазки; но тогда мне хватило и первых обрывочных образов, застывших перед моими глазами объемными картинками осязаемой реальности. Тогда мне хватило тебя, самой острой и живой боли, вскрывшей все мои шрамы и затянувшиеся раны одним точным вымеренным ударом. Отрезвляющего ощущения ментоловой анестезии на всех кровоточащих рубцах и болевых каналах, ее красных нитей, алой пунктирной строчки на разорванных лоскутах моей агонизирующей сущности. Нет, они еще стенали, сочились рубиновой ртутью выжигающего яда, рвали и резали меня на куски вдоль и поперек, рубили кости и скручивали в тугие жгуты мышцы и нервы… Но впервые меня не перегибало и не бросало лицом в пол от желания взвыть и убиться. Она мне этого не позволила… держала до последнего.

Наполняла мою кровь своим черным эликсиром. Ширилась и питала мои раны новой и совершенной болью — болью, стимулирующей мои мускулы, тело и сознание абсолютной силой. И я больше ее не боялся, хотя и понимал, что ей будет мало меня одного. Рано или поздно она потребует своей жертвы за свой священный черный дар. И я не смогу ей отказать и тем более отступить, да и не захочу. Это будет всецело только мой выбор… мой и ТВОЙ.

Да, Эллис, да, моя девочка. Именно ТВОЙ. Рано или поздно ты это осознаешь сполна.

И я это сделаю, войду в ее бездонные топи с тобой на руках, и она поглотит нас навечно в эпицентре своей ненасытной черной дыры, как когда-то сделала со мной, с моей любовью к тебе, сделала меня собой.

Я знаю, милая, по началу это всегда страшно… но только в самом начале. Просто надо привыкнуть… совсем немного… привыкнуть, что она будет всегда, во мне, в тебе, в нас… будет нами одной единой пульсирующей болью, нашей общей болью… нашей вечной тьмой…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Остановить стремительный полет

Сейчас не в силах сломанные крылья.

Срываюсь в пустоту, на сердце лед…

В ресницах, вязью слез застывших, иней.

Спешила руку первой протянуть,

Ведь если падать, то в объятья неба…

Пока летели, мир могла перевернуть.

Из ада вырвать, как бы страшен не был.

Теперь шлет холод стрелы свои в грудь.

Скользит по венам ледяной заразой.

Так больно… Ты добей… Мне не вдохнуть…