Меня действительно прошибает от его откровенных признаний до самых кончиков ногтей на пальцах ног? Душный саван объятий Дэна, плюс бешеный прилив вскипевшей со свежими дозами адреналина крови практически размягчает мои кости до состояния пластилина. Не знаю, что больше возбуждает — честные откровения Дэниэла или слегка приоткрытая его рукой завеса над тайнами семьи Мэндэллов.
Господи, сколько еще надо пережить часов, дней и недель, чтобы добраться до его столь тщательно скрытой личной жизни. Словно снимаешь по самой крупице, по мизерной чешуйке, и то, если удастся вовремя зацепиться и поддеть.
— Если Сэм тебе настолько неприятна, — (вот честно, даже не знаю, радоваться этому или от отчаянья биться головой об стенку), — зачем согласился и принял ее приглашение в паб?
Да, Дэн, какого черта? Это же твой выходной, мы можем провести его вместе с друг другом и только вдвоем.
— То что я согласился, не означает, что я тут же побегу по первому ее зову. Когда посчитаю нужным и буду иметь для этого достаточно свободного времени, тогда быть может и подумаю. По любому нам придется с ней встречаться, хотим мы этого или нет. Вот только едва ли на чисто ее условиях.
Пытаюсь сдержать довольную ухмылочку, но не особо получается. Кто знает, может он будет оттягивать свои решения неделями, а то и месяцами?
— Странно, но Сэм постоянно твердит, что у меня завышенные амбиции, я не в меру упряма и сверх самоуверенна, — неожиданная мысль-откровение поражает меня не меньше новых признаний Дэниэла Мэндэлла младшего (вот черт, вы только подумайте, "младшего". И как удержаться от соблазна и не назвать его Джуниором?) — Исходя из твоей версии, ты должен был испытывать ко мне не меньшую антипатию, чем к Сэм. Или я что-то упустила?
Да, какую-то немаловажную детальку.
Дэн расплывается в самодовольной ухмылке, получив дополнительный повод-возможность любоваться моим личиком с очень близкого расстояния. Ну, вот, высвобождает левую руку, поднимает ладонь к моему лицу, и подушечки пальцев с особой невыносимой нежностью скользят по моим чертам, обрисовывая контур классического овала, заботливо заправляя непослушные локоны песочно-латунных волос.
Еще немного и забуду собственный вопрос к чертовой матери. Моментально млею, безвольно поддаваясь чарам лица напротив. Взгляд пытается зацепиться за тысячи мириад неуловимых вспышек эмоций в этих непредсказуемых глазах с глубиной в десять миллиардов миль. Но эти темные гладкие, чуть приоткрытые губы притягивают внимание не меньше, чем засасывающая гипнотическая спираль янтарной ряби глаз.
Он снова обволакивает меня с головы до ног своей стягивающей сущностью и подавляющей ментальной сетью. И, черт возьми, я поддаюсь, безропотно раскрываясь и мечтая увязнуть в этом зыбком омуте до скончания вечности. Беспомощный глупый кролик в тугих затягивающихся кольцах ласкового аспида…
— Эллис, все люди амбициозны, в определенные моменты упрямы и самонадеянны — эти черты присутствуют практически у всех людей, но у каждого человека они проявляются по-разному. Ты не используешь их, в отличии от Сэм, как защитное орудие против всех и вся при любом удобном случае, прикрываясь или же нанося удар исподтишка. Ты для этого слишком… открыта. Твое главное оружие — это естественная мягкость, ранимость, доверчивость и исключительная искренность. Твоя сокрушительная сила — в твоей женственной слабости. Это подкупает и оглушает куда сильней, чем стервозные выходки тысячи Самант Грин.
— Странно, а мне всегда казалось, что мужчины падки именно на стерв… — уже не просто плаваю в этой невесомости, окончательно растворяясь в одурманивающих заклинаниях Дэниэла Мэндэлла, готова поклясться, что чувствую в его голосе что-то еще. То, что окончательно разбивает во мне на мелкие осколки ранее именовавшееся цельной и волевой личностью.
Господи, как же я жила столько лет без этого человека? Я же без его рук, тепла и сильного несокрушимого тела просто никто, хрупкая жалкая тень, слабая тонка тростинка, невесомая бабочка. Если окажусь на улице одна, меня просто сметет, расплющит в пыль при первом же дуновении легкого ветерка или смоет каплями моросящего дождика.
— Вообще-то в каждой женщине живет стерва, — широко усмехается, в очередной раз потрясая своими глубокими философскими познаниями и улыбкой, от которой хочется в буквальном смысле заскулить. — Просто не каждая пользуется ею, как это делает твоя близкая подруга. Для нее быть стервой — это пытаться убедить окружающих, что она неприступна, опасна и недосягаема, что еще не делает ее таковой в действительности. Она постоянно, всегда и везде бросает всем вызов, что в сущности и делает ее весьма слабой и предсказуемой. Да, она будет привлекать к себе внимание своим ярким вызывающим боевым раскрасом, но только тех, кто падок на такие показательные выступления, нацеленные лишь на одно — оглушить, возбудить и оставить ни с чем. Но, боюсь, среди ее поклонников и возможных жертв будет слишком много неискушенных глупых мальчиков. С тобой все по-другому. Сэм — пенящееся игристое шампанское, которое надо выпить сразу же, иначе оно выдохнется и потеряет свой изысканный привкус и отдачу. А ты… ты как элитное, выдержанное десятилетиями полусладкое вино, которое должно слегка настоятся в открытой бутылке, прежде чем попробовать его на язык, и смаковать с каждым глотком, неспешно, растягивая удовольствие каплей за каплей. Ты не просто возбуждаешь ты… словно завлекаешь, очаровываешь, затягиваешь, задеваешь за самое живое, достаешь до таких глубин, что… в какой-то момент от изумления начинаешь задыхаться, абсолютно не соображая что происходит. Рядом с тобой я чувствую себя… как дома, свободно, легко и естественно… будто я…
Он больше не улыбается. В глазах темная полупрозрачная пелена сдержанной внутренней растерянности. Голос обжигает и целует каждый миллиметр кожи на моем лице. Мое сердце после последних слов заходится так, словно это не болезненные признания измотанного долгими скитаниями уставшего путника, а вырванные с кровавой агонией из глубин плотно переплетенных чувств оголенные откровения… на грани раскрывающейся хрупкой любви.
— Будто я… — ладонь плотно охватывает часть моего лица, большой палец надавливает на нижнюю губу, проникая за влажную линию и с чувственным нажимом раскрывая мне ротик. Ощущаю обжигающее прикосновение его порывистого дыхания на кончике своего языка. О, боже, кажется, я опять… возбуждаюсь?
— Будто я пришел туда, куда так долго стремился… или зацепился за тебя в этом бешеном потоке, как за якорь… неожиданно, в самый последний момент… у самой черты…
(Почему мой мозг тогда не задели его последние слова, почему я не восприняла их как что-то реально серьезное и весомое? Хотя в том состоянии я едва ли могла хоть о чем-то соображать и уж тем более над чем-то анализировать.)
Уже не упираюсь о его грудь, она вжимается в меня мощными глубокими накатами, глухой оглушающей дробью сильного надрывного сердца. Его губы скользят по моим с последними словами, выжигая изнутри остатки трезвого разума. Где-то на самом краю сумеречной зоны глубокого подсознания пытаюсь зацепиться за растворяющиеся в вакууме пустоты судорожные вспышки безумных мыслей… сладких, упоительных, до невыносимости нереальных. Сознание желает уверовать… тлеющий здравый разум отторгает и беспощадно рвет на клочья.