Ошибка Пустыни

22
18
20
22
24
26
28
30

– Тик? Тебе тоже страшно? – шепнула она.

От звуков голоса анук резко распрямился и пополз к двери, а там стал биться в нее головой. Лала вскочила, набросила плащ прямо на голое тело и попыталась было выпустить змееныша, но Тик продолжал биться головой уже не в дверь, а в пустоту. Недоумевая, Лала шагнула вперед и схватилась за ушибленный лоб. Что-то не выпускало ее из комнаты. Невидимая стена обжигала пальцы, но на самом деле была ледяной, как дыхание Хвори Пустыни. Сквозь нее виднелось тусклое мерцание старого Аша, спящего у себя в гнезде, и круги на песке от ночного светильника. Даже мотылька, стремящегося умереть в пламени, Лала прекрасно разглядела. Аш словно не чувствовал подземного гула и не слышал стука от отчаянного нападения Тика на прозрачную преграду. Изо рта маленького анука вытекла алая струйка, и Лала закричала:

– Эй, кто-нибудь! Что происходит? Есть кто живой?

Лала кричала, земля гудела, старый Аш спал, Тик бился головой, а мотылек достойно встретил смерть, добравшись до пламени светильника. И ничего, кроме сгоревших крыльев мотылька, не менялось. Лала окончательно разозлилась и метнула в ледяную стену кувшин, зажмурившись в ожидании осколков. Но кувшин угодил прямиком в старого анука, пролетев сквозь преграду. Разбуженный змей вскинул голову и угрожающе засветился. Лала ахнула и подалась вперед, но пробиться наружу не получилось.

После выбрасывания стула, кувшина и блюда Лала выяснила, что, если вещь у нее в руках, стена ничего не пропускает. С трудом оторвав окровавленного анука от его безысходного занятия, Лала засунула его в карман и схватила оставшийся стул за высокую спинку, размахнулась и со всей накопившейся злобы ударила в стену. Гул усилился, и стена изменилась: идеально гладкая поверхность покрылась несчетными трещинами, лишив Лалу возможности видеть, что творится снаружи. Еще несколько озверелых ударов стулом, и в центре появилась дыра размером чуть больше кулака. Гул стал невыносимым, и Лала вдруг подумала, что, если бы она по-прежнему видела звуки, уже давно бы лишилась головы – та просто разлетелась бы на кровавые ошметки. Невольно улыбнувшись этой мысли, Лала снова замахнулась стулом, но стена вдруг рухнула, будто разбитое зеркало.

– Так тебе!

Торжественно расправив плечи, она шагнула за порог и застыла с поднятой ногой: ступать было некуда. От того места, где стояла Лала, тянулась широкая трещина, которая росла с каждым ударом испуганного сердца и глотала все: песок, гнездо Аша, самого Аша, внутренние стены купола, наружные стены. Мир отламывался кусками и падал в черную пропасть. Лала закричала, но не услышала себя, потому что проваливающийся мир кричал громче. Трещина убегала все дальше, раскалывая землю и пожирая ее. Холод превратил Лалу в статую, она чувствовала, как замерзают глаза и сердце все реже толкает кровь по жилам. Что-то теплое скользнуло по ноге, и краем неподвижного ледяного глаза она увидела Тика, выбравшегося из кармана. Крикнуть она уже не могла и только горестным хрипом проводила змееныша, солнечной ленточкой улетевшего в трещину. Она даже не могла опустить веки, чтобы не видеть всего, что происходит. Мир умирал вместе с ней.

В жадную кривую пасть сверзился весь Шулай, а потом началось что-то и вовсе дикое. Пустыня потекла. Как вода. Трещина не росла вширь, но продолжала пожирать землю. Мысли Лалы тоже замерзли. Ей было не больно и не страшно, она больше не верила глазам, потому что так не бывает, чтобы весь мир сливался в одну трещину. Слева пустыня, справа море. Они будто были разлучены трещиной, но стремились друг к другу, как страстные влюбленные. И где-то там, внизу, во тьме, соединялись и пытались вырваться вместе назад, к небу. Но только белый шипящий пар клубился над разломом.

Лала вдруг подумала: а что будет, когда кончится весь песок и вся вода? Неужели она, заледенелая статуя, упадет в бездну последней? Неужели это конец? Такой нелепый и непонятный. Зачем она столько училась, почему Мастер Шай ее бросил и не пришел в этом сне? Ведь это сон, это не может быть правдой, никак не может!

– Я не бросил тебя, – ударило нестерпимым огнем ей в спину.

Лед на коже мгновенно исчез, сердце взбесилось, а растаявшие слезы брызнули из глаз, как кровь из неумело перерезанной шеи. Ноги у Лалы подкосились, и она рухнула на песок у самого края трещины.

Земля и вода между тем продолжали утекать широкими потоками, и Лала тревожно обернулась. Мастер Шай стоял в глубине комнаты, его почти не было видно. Лала пошевелила шершавым языком и с трудом выдавила:

– Учитель, помогите…

– Не могу. В твоих снах я бессилен. Сама останавливай этот конец света.

– Как? – захрипела она.

– Просто пожелай.

– Не… могу… оно… само…

– Ошибка. Это ты сделала. Неуправляемая злость Мастера Смерти опасна, а ярость смертельна для мира. Ты плохо учишься, но я не виню тебя. Всему свое время. Тебе просто нужно его чуть больше, ведь ты особенная.

Голос Мастера Шая звучал так, будто вокруг цветут сады оазиса, и Лала отдыхает в тени деревьев, а не сидит, скорчившись, на краю бездны. Она мечтательно вздохнула – до того явственной была картинка. И тут гул прекратился. Пар, идущий из трещины, сгустился так, что на расстоянии вытянутой руки нельзя было ничего различить. Он окутал ее, закрыл от взгляда и разрушенный мир, и целую невредимую комнату с тенью Шая. Она осталась одна.

И тут неизвестно с какой стороны долетел приглушенный голос: