Лорд Силбер моргнул, лицо его снова вытянулось.
– И тогда ее письма перестали казаться мне странными, – призналась Флоренс.
– Письма… Да. – Он выдохнул и в замешательстве попытался найти более удобное положение на скамье, обитой темно-синим бархатом. – Письма Аделины были самым ужасным, если ты хочешь знать. Она же писала их и мне. Она всегда мне писала, даже когда мы не общались и я не находил в себе сил и любви, чтобы ответить ей. Поверь, Флоренс, твоя матушка была поразительно умной и наблюдательной женщиной. До того как… – Он запнулся и тяжело вздохнул. – Так что я понимаю, почему ее письма показались тебе странными…
Флоренс лишь помотала головой и снова всхлипнула, не зная, как объяснить дяде…
– Что еще? – спросил тот.
– Почему… Почему вы не сказали мне?
– Что именно? Что твоя мать и моя сестра лишилась рассудка из-за оплошности твоего отца? – Сейчас дядя больше напоминал себя – холодного, прагматичного до зубовного скрежета, лишенного любых чувств человека, облеченного властью.
– Да нет же! – выпалила Флоренс и отмахнулась, когда он попытался спросить, что же она имеет в виду.
Пришлось достать из сумочки кружевной платок и вытереть щеки и глаза. Дядя наблюдал за этим отстраненно и чуть недовольно: он не любил слез, и это Флоренс тоже выучила почти сразу, как попала в дом Силберов. Потому и старалась не плакать.
– Когда поймешь, что именно я не сказал тебе, Флоренс, я буду рад поговорить об этом, – сказал дядя, когда она успокоилась.
Он стал обычным собой, словно все, что она увидела: и грусть во взгляде, и растерянность, и удивление, – было случайной вспышкой или помешательством. Или словно бы несколько минут с ней в карете ехал не Оливер Силбер, а его двойник – двойник, способный на чувства.
Оливер Силбер, кажется, искренне любил сестру – неправильную, предавшую его однажды ради брака с художником. Любил даже сейчас, но никогда не сказал бы об этом кому-то еще.
Корпус зданий, принадлежащих обители Святой Гертруды, когда-то был вне границ Августы. Его строили в отдалении во время бушевавших в стране эпидемий, на живописном берегу одного из притоков Логры. Тогда там зеленели поля и рощи, но город рос, захватывая земли, и сейчас обитель Святой Гертруды окружали не только собственные сады, но и серо-красные стены фабрик, доходные дома и гостиницы. Еще здесь располагалась станция – один из новых паровозных вокзалов, выросший на месте старого почтового узла, где все еще можно было поменять лошадей и отдохнуть тем, кто ехал издалека.
Флоренс никогда не путешествовала на поездах – даже в пансион ее отправляли в карете Силберов. Леди Кессиди, любительница новомодных изобретений, презрительно морщила носик и говорила, что поезда – это грязные, шумные и опасные машины прогресса и пройдет немало лет, прежде чем настоящей леди будет не зазорно сесть в их железное брюхо. Но далеко не все леди придерживались таких взглядов: и девушки из пансиона, и кто-то на пикниках или обедах рассказывали о путешествиях на поезде из Августы куда-нибудь недалеко, а некоторые ездили даже до границы Эйдина. И ничего страшного не случилось, хотя запах машинного масла и дыма от горящего угля – и чего-то еще, чем пахнет железная дорога, – все находили неприятными.
Вокзал они с дядей проехали, из окна Флоренс увидела его силуэт на другом берегу реки – огромное, похожее на кафедральный собор здание из красного кирпича. Небо над ним казалось сероватым, но стоило отъехать в сторону, как оно вернуло чудесный лазурный цвет – и впереди показались зеленые сады обители Святой Гертруды.
В первый и последний раз Флоренс была здесь весной, в мае. Тогда казалось, что с неба опустилось нежное облако – цвели яблони, вишни, сливы и груши, а миндальные деревья и магнолии, посаженные для красоты, поспевали за ними. Сейчас ветки ломились от плодов, женщины из окрестных сел собирали груши и яблоки в огромные корзины.
Дядя открыл окно кареты – в воздухе пахло зеленью, яблоками, и откуда-то слышалась печальная песня. Слов было не разобрать, но три голоса выводили мелодию ровно, и казалось, что она касается души, как скребок, счищая с нее налипшую грязь и скуку.
Дядя молчал, Флоренс тоже, за окнами проплывали ровные ряды яблонь. Флоренс думала о том, что святая Гертруда, покровительница л
Карета остановилась у ворот – нужно было выйти и дальше идти пешком в сопровождении одной из молчаливых сестер.
Флоренс спустилась по ступенькам кареты, любезно поблагодарив дядю за протянутую руку, и подумала, что сейчас уже не сможет сказать ему то, что хотела. Два часа тягостного молчания разрушили то хрупкое взаимопонимание, что появилось из ниоткуда, и оно исчезло, как испуганный зверек прячется в траве.
ebooksa