Работу предполагалось продолжить после ужина, перейдя к более сложным экспериментам. Составляя план, я ориентировался на более придирчивого и дотошного босса, но тщательность в любом случае считалась достоинством. После одобрения куратором мои опыты не прекратятся, вокруг них развернется полемика в химиогородах, возможно, подключатся столичные юристы. Мы отметили, что на данном этапе особой необходимости в свежем подопытном материале уже нет; достаточно, чтобы подопытные были в своем уме. Однако теперь требовалось еще одно условие, которое в прочих случаях почти не имело значения: подопытные должны иметь семью.
Для получения разрешения на новый эксперимент мы связались по телефону с шефом полиции. Тела и души сотрудников Службы Добровольного Самопожертвования предоставлялись нам беспрепятственно и использовались исключительно на благо Государства, однако пра́ва привлекать их жен и мужей (равно как и всех прочих бойцов) у нас не было. Для этого требовалась отдельная санкция полиции. Поначалу шеф нам отказал, считая, что при наличии профессионалов самопожертвования, наши запросы завышены, но мы не отступали и убедили его, что задействованным не угрожает ничего серьезного, кроме приступа страха и легкой тошноты – в итоге загруженный делами шеф полиции начал терять терпение и согласился, приказав нам, однако, явиться вечером в отделение, чтобы изложить суть дела во всех подробностях.
К назначенному времени пришли все десять семейных подопытных. Я занес в протокол эксперимента не только их номера, но также имена и адреса, то есть информацию, которая отсутствовала в их удостоверениях, что вызвало у подопытных некоторое опасливое удивление. Я успокоил их и ввел в курс предстоящей работы.
Суть заключалась в том, что по возвращении домой к жене или мужу каждый должен изобразить озабоченность и беспокойство, либо (если ему проще) наивный оптимизм в отношении будущего. Далее под напором расспросов своей второй половины участнику эксперимента нужно доверительно признаться, что он занялся шпионажем. Скажем, в метро сосед шепнул ему на ухо, что можно отлично заработать, если просто по памяти нарисовать примерную схему расположения ближайших к Службе Добровольного Самопожертвования лабораторий с указанием веток метро. Далее просто ждать и ни в коем случае не признаваться, что это эксперимент.
Тем же вечером мы отправились в полицию, имея на руках разрешение на проведение эксперимента, завизированное генеральным директором объединения лабораторий, и присланный с нарочным пропуск в полицию. Мне с трудом удалось перенести вечернее военно-полицейское дежурство на другой срок с отработкой дополнительной смены. Но возможность побеседовать с шефом полиции радовала; для осуществления задуманного нам нужна была его помощь. Убедить его, впрочем, оказалось непросто, и не потому, что он туго соображал, напротив, суть он схватил быстро, но был при этом в дурном расположении духа и явно испытывал тотальное недоверие ко всем и всему. Должен признаться, что его сомнения произвели на меня более благоприятное впечатление, чем легковерность Риссена. Несмотря на то, что он периодически обрушивался на меня, все шло как положено, и когда он принял наконец нашу сторону, у меня (насчет Риссена не уверен) возникло чувство, что я открыл сверхнадежную дверь родным и законным ключом, а не отмычкой и пинком… По сути, нам нужно было поработать с мужьями и женами после того, как подопытные им доверятся. Предлагалось прислать им официальную повестку как соучастникам заговора, арестовать по правилам, после чего как-то доставить к нам. Посвящать ли в подробности эксперимента прочих полицейских, шеф полиции должен был решить сам. Важно обеспечить условия для каллокаинового теста членов семей у нас в лаборатории. Шеф может быть уверен, что в ходе эксперимента арестованным не будет причинен вред, то есть риск нерационального использования человеческого материала полностью отсутствовал… Мы были бы польщены личным присутствием шефа или его представителя. Мне кажется, именно приглашение «присутствовать лично» его в итоге убедило. Несмотря на плохое настроение, ему явно стало любопытно. В итоге мы получили письменное подтверждение для разрешения, данного по телефону, – с крупной размашистой и острой подписью «Вэй Каррек», и предупредили его, что некоторые ничего не подозревающие родственники могут донести на псевдопреступников. Однако, поскольку происходящее – игра, то никаких настоящих арестов, разумеется, быть не должно… Мы вручили Карреку список имен подопытных, отметив, что членов семей желательно задержать завтра как можно раньше, и уставшие, но удовлетворенные результатом, покинули полицейское управление.
Когда я вошел в родительскую комнату, Линда уже спала, а на моей тумбочке лежало извещение. Оно касалось военно-полицейского дежурства: вместо четырех вечеров в неделю теперь я должен отдежурить пять. До особого распоряжения власти сократили количество семейных вечеров от двух до одного в неделю, в то время как число празднично-лекционных осталось прежним. (Таковые необходимы не только для отдыха и воспитания бойцов, но и для популяционной стабильности Государства. Иначе где и когда встречаться и влюбляться бойцам, выпустившимся из молодежного лагеря? Наш с Линдой брак, кстати, тоже был результатом одного счастливого празднично-лекционного мероприятия…) Извещение (такое же, кстати, лежало на тумбочке Линды) стало еще одним знаком в пользу уже замеченной тенденции.
Слишком плотная занятость урезает семейные вечера, я знал это по опыту. При неудачном раскладе можно было целую вечность ждать свободного вечера. И, поскольку время еще позволяло, а я устал меньше, чем обычно после дежурства, решил сразу сделать то, чего в любом случае было не миновать – сел писать текст извинений, который собирался попросить зачитать по радио:
Следующим утром я попросил Линду взглянуть на написанное, и она осталась довольна. В речи не было ни преувеличений, ни следов скрытой иронии, ни искусственного пафоса. Оставалось только переписать текст, отправить по указанному адресу и ждать своей очереди в программе «Час извинений».
Глава пятая
Эксперимент сразу же принял довольно угрожающий оборот. Утром мы первым делом позвонили в полицейское управление узнать, нет ли новостей, а их уже было с избытком. Как минимум девять из десяти мужей и жен успели донести на супругу или супруга. Кто знает, возможно, десятый тоже был на подходе – постановление об аресте в любом случае выписали, и мы рассчитывали увидеть соответствующего индивида в нашей лаборатории через два-три часа.
Перспективы не обнадеживали. Должен признаться, я был слегка удивлен преданностью граждан букве закона и скоростью принятия решений, которую продемонстрировали семьи подопытных, – что, разумеется, было бы отрадно, если бы не касалось эксперимента. Попытку наверняка придется повторить. И прежде чем Государство начнет применять мое открытие, мы наверняка найдем целый ряд убедительных доказательств. Словом, мы запросили новую группу из десяти семейных подопытных, а я воспроизвел небольшую вчерашнюю речь. Все происходило так же, с той лишь разницей, что состав был существенно хуже – двое на костылях, один с полностью перебинтованной головой. Допускаю, что число семейных подопытных само по себе невелико, да и костыли в нашем эксперименте не играют совершенно никакой роли – но тем не менее! Дефицит подопытных становился все заметнее. Нынешних, вне сомнений, использовали на протяжении многих лет, нужно было что-то решать, чтобы не сбавлять темпы исследований. Едва подопытные покинули помещение, я воскликнул:
– Безобразие! Скоро кадры совсем иссякнут! Мы будем экспериментировать над умирающими и душевнобольными! Власти не понимают, что пора пополнить редеющие ряды и начать новую кампанию по образцу той, о которой упоминал первый номер?
– Вам ничто не мешает пожаловаться, – пожал плечами Риссен.
У меня тут же возникла идея. Претензию одного бойца ожидаемо и справедливо никто во внимание не примет. Но можно собрать подписи сотрудников всех городских лабораторий, в которых используются подопытные и констатируется их дефицит. Я решил, что в первый же вечер, когда у меня останутся силы, или даже пожертвовав свободным вечером, я сформулирую обращение, размножу его и разошлю по организациям. Предприимчивость подобного рода невозможно не одобрить, рассуждал я.
Часы ожидания арестованного Риссен превратил в своеобразный допрос о каллокаине и его аналогах с химической и медицинской точек зрения. Нужно признать, он был блестящим специалистом. Полагаю, что я с честью выдержал испытание, и меня удивило, что он вообще посчитал меня достойным подобного допроса. Он намеревается проинформировать о моей компетентности вышестоящее начальство? Объективно нужной компетенцией я обладал, но все же… мне казалось, что он должен кожей почувствовать мое недоверие и ответить той же монетой. Его дружелюбие я принимал с изрядными оговорками. Я не мог предугадать, на что он надеется и что замышляет в отношении меня. Во всяком случае, усыпить себя ложной безопасностью я ему не позволил.
С приближением назначенного часа в лабораторию вошел человек в полицейской униформе и доложил о личном визите шефа полиции Каррека. Он явно питал к нашей работе немалый интерес! Разумеется, присутствие на эксперименте столь могущественного человека делало честь всему отделению и в особенности мне. С несколько ироничной миной – возможно, сам он считал, что проявляет любопытство слишком беззастенчиво – Каррек опустился в кресло, а мы заняли места лицом к нему. Вскоре в помещение ввели заключенную, довольно молодую, невысокую, худощавую и немного изможденную женщину с необычайно бледными лицом, возможно, от природы, возможно, от напряжения.
– Вы заявили в полицию? – на всякий случай спросил я.
– Нет, – ответила она удивленно, став слегка прозрачной. (Стать бледнее уже было невозможно.)
– И вы не желаете сделать признание? – спросил Риссен.
ebooksa