Каллокаин

Именно в этот момент в его глазах вспыхнул отблеск лампы. Освещенное снизу лицо часто выглядит пугающим, а к тому же я переживал напряженный жизненный период. Я просто оцепенел от страха, заметив блеск в глазах ягуара, – до странного близких и одновременно далеких, недосягаемых, погруженных в собственный холод. И, чтобы успокоиться, я тихо возразил:

– Вы тоже считаете, что людей с чистой совестью нет?

– С чистой совестью? – повторил он и снова хохотнул. – А что значит чистая или нечистая совесть? Все должны быть спокойными и сплоченными, как пальцы в кулаке, – и никто не уйдет!

– Вы имеете в виду, что на всех донесут?

– На всех донесут и всех осудят. Вы же понимаете… боец, да сядьте вы уже, в конце концов! – Вы же понимаете (тут он снова приблизился и навис надо мной, у меня задрожали колени, и я с радостью опустился на стул), при условии, что будут правильные консультанты и правильный судья. Консультанты у нас есть самые разные, равно как и специалисты, глупых наказаний допускать, разумеется, нельзя: неисправимого нерентабельно отправлять на перевоспитание, тогда как дурака со слегка устаревшим мышлением лучше сохранить для Государства в качестве рабочей силы, учитывая нынешнее падение рождаемости. Но, как уже сказано, для того, кто знает, чего хочет, тут открывается широкое поле деятельности. Все можно будет уладить при наличии правильного судьи.

Должен признаться, я тогда не вполне понял, что он имеет в виду. Но говорить это ему мне не хотелось. Поэтому я серьезно кивал и следил за его перемещениями по комнате немного испуганным взглядом.

В комнате повисла угнетающая тишина. Шеф полиции как будто ждал, что я скажу что-то еще. Его слова о различных наказаниях напомнили мне то, о чем я действительно намеревался с ним поговорить.

– Босс, – произнес я, – есть кое-что, вызывающее у меня удивление. Недавно препарат вводили одному человеку, заговорщику из секты тех опасных безумцев. Он распространял не только крайне вредоносные географические слухи, но и омерзительные предания о том, что существа по ту сторону границы имеют то же происхождение, что и некоторые народы наших приграничных регионов. Кроме того, он исполнял асоциальные песни. Его приговорили к исправительным работам. И я вот о чем думаю: возможно, в конкретном случае все сделано правильно – дело уже закрыто, и, разумеется, никакой критики – но, в принципе, это взвешенное решение? Можно ведь предположить, что во время исправительных работ заключенный будет контактировать со множеством людей, с охранниками и другими арестантами, причем одних посадили в тюрьму на короткий срок, других – на более длительный, но в любом случае, со временем все они выйдут на свободу. Разве не следует подумать о заражении, которым чревато общение с подобным человеком? Да, возможно, он окажется не слишком разговорчивым. Но я заметил одну вещь. Не смейтесь надо мной, босс, прошу вас – я заметил, что некоторые люди так ярко излучают собственное отношение к жизни, что они опасны, даже если молчат. Взгляд и жест такого индивида уже ядовит и заразен. И я спрашиваю: разумно ли оставлять такого человека в живых? Даже если его можно использовать для нужного дела, а численность населения падает? Разве не очевидно, что уже одним своим дыханием он наносит Государству вред, который перечеркивает пользу от его работы?

Каррек больше не смеялся. Он внимательно и без удивления слушал. Когда я закончил, по его лицу пробежала тень лукавой ухмылки, он остановился, сел на стул напротив меня и замер, словно перед прыжком.

– Не нужно так долго ходить вокруг да около, дорогой боец, – проговорил он тихо и медленно. – Я более чем кто-либо недоволен прискорбным фактом, о котором вы говорите: слишком большому числу бойцов присваивается незаслуженная ценность только потому, что кривая рождаемости не дает нам необходимого прироста. Ежедневная пропаганда не обеспечивает результатов, которых мы ждем от каждого брачного ложа. Но что тут можно сделать? Давайте оставим общее и принципиальное. За общим и принципиальным всегда скрыт частный случай. Итак, кого конкретно вы хотите приговорить к смертной казни?

Мне захотелось провалиться сквозь землю. Его цинизм напугал меня. Разумеется, я имел в виду не только Риссена – я действительно рассуждал об явлении вообще. За кого он меня принимает?

– Убедив Лаврис, вы оказали мне большую услугу, – продолжил он. – Услуга за услугу, мы знаем, кого можно считать друзьями. Вы обладаете интеллектом особого рода, не такого, во всяком случае, как мой (здесь он снова хохотнул). Таким образом, мы можем быть друг другу полезны. Поэтому спокойно отвечайте: кого вы хотите приговорить к смертной казни?

Но ответить я не мог. До этого момента мои желания оставались просто желаниями – незакрепленные в реальности, они просто парили в воздухе. Я почувствовал, что прежде, чем действовать, я должен еще раз увидеть их при здоровом освещении.

– Нет-нет, – ответил я, – мои размышления касаются только общих принципов. У меня есть опыт общения с переносчиками этой чумы.

Я заставил себя замолчать. Я уже сказал лишнее? Еще пару секунд он сидел, не шевелясь, а я сжался под взором его зеленых глаз. Потом он снова встал и ударил кулаком о стену.

– Ясно, не хотите. Вы боитесь меня. Я не возражаю. И тем не менее сделаю для вас все, что смогу. Когда будете составлять донесение – или донесения – помните, что они должны быть мотивированы, хорошо мотивированы – отныне это важнейшее условие, а грубой выборкой занимаюсь не я – ставьте в углу такую пометку (он нарисовал на листе бумаги значок и протянул мне), и я сделаю все, что будет в моих силах. В этом, как уже сказано, нет ничего странного, главное – правильный судья, а об этом мы позаботимся. Правильный судья и правильные консультанты. Я не собираюсь выпускать вас из поля зрения и тоже смогу быть вам полезным – хотя вы меня и боитесь.

Глава четырнадцатая

Я всегда спал неважно, месячный запас снотворного часто заканчивался недели за две, и в расход шло все, что оставалось от выделенного на месяц Линде. Но в последнее время сон стал совсем плохим. Обращаться к врачу я не хотел, опасаясь появления в моей секретной карточке штампа «нервический склад характера». По собственной воле обзаводиться такой характеристикой не стоило. К тому же я был нормальнее, чем кто-либо, ибо в сложившихся обстоятельствах бессонница абсолютно естественна, а неестественным и патологичным был бы крепкий сон…

Судя по моим ночным кошмарам, испытывать действие собственного изобретения на себе я определенно не жаждал. Иногда я просыпался в холодном поту от ужасных видений: мне предъявили обвинение, я жду, что мне введут дозу, после чего на меня нахлынет чудовищный стыд. Риссен, Каррек и даже некоторые курсисты зловещими фигурами мелькали в моих снах, но главной была Линда. Именно ей всегда доставалась роль доносчицы и судьи, именно она склонялась надо мной, держа в руке шприц с каллокаином. Поначалу я чувствовал облегчение, просыпаясь и обнаруживая ее рядом в кровати, живую, из плоти и крови, но постепенно ночные химеры начали вторгаться в реальность, успокоение не наступало, а Линду и наяву все сильнее пропитывало иезуитство образа из моего ночного морока. Однажды я чуть не рассказал ей о своих мучениях – но в последний момент удержался, вспомнив, как холодно она смотрела на меня во сне. В итоге я был рад, что ни в чем не признался. Мне не давало покоя подозрение, что Линда втайне стоит на стороне Риссена. Если она узнает, как я к нему отношусь, сразу превратится в моего врага, сильного и беспощадного. Возможно даже, что она уже враг и просто ждет подходящего момента для удара. Нет, я бы проиграл, если бы сказал ей хоть слово.

Еще меньше хотелось рассказывать и о другом сне, который по сути отличался от обычного кошмара. Мне снился Покинутый Город.