Одиннадцать месяцев назад при выполнении маневра, который, по заключению комиссии, не был оправдан, на корабле капитана третьего ранга Назарова случилась большая неприятность.
Боцман спускался медленно, по рвущимся из-под ног трапам, одерживаясь за мокрый поручень голой рукой. На цепи качать стало меньше, но злей, и корабль, не попадая с волной в такт, бился на натянутой стали, словно в приступе кашля. Две мачты с белыми, красными огнями качались в синеющем небе; в синеющем воздухе томительно желтели палубные фонари. Вода стала чернее. Все так же ударял короткими порывами злой, несправедливо холодный дождь. Боцман ступил на мокрую палубу и пошел, по качающейся, в корму. У трубы его ждали: толпясь встрепанной кучкой, в мокрых шапках и блестящих под дождем канадках, засунув шеи поглубже в воротники. Здесь, между трубой, шлюпкой и трапиком на кормовые площадки, можно было, затиснувшись всемером, не замечать качки. С мятой фуражки боцмана лило. Разжав кулак, он обнаружил кашу из тонкой заграничной сигареты. Вытер ладонь о штаны, достал из-за пазухи простую «ароматную», ловко прикурил, затянулся еще разок и отдал сигарету Крохе. Кроха передал Шурке, Шурка Карловичу, и как ни экономили затяжки, кончилась сигарета досадно скоро. Валька последним пососал ничтожный клок размокшей бумаги с тлеющей горячей крошкой, закашлялся и стал яростно отплевываться за борт. Волна то принимала плевки у самых сапог, то проваливалась вниз метров на шесть…
— Так, — сказал боцман. И посмотрел внимательней — кучка кургузых, заспанных на вид мужиков.
— Так…
Нехороший вопрос, боцман. Лучше б сразу назначил. Мужики отвернулись, сморщившись, к морю: вода и вода. Пролетала под бортом глухая пустота, выплескивалась пеной под днище шлюпки. Казалась вода играющей, легкой, но сотни тонн железа валились со стоном… Идти-то не жалко. Как спускать эту дуру, чтоб не шлепнуло в щепки о борт, чтоб не взять одним махом по планширь воды? Как отдать крепления талей, чтобы руки не оторвать? Страшную, слепую силу воды они знали, било их и о борт и о камни; хуже всего — когда подхватывает и несет на холке волна, как в минувший декабрь, когда снимали с камней транспорт и послали их делать промеры. Загребает тебя вместе со шлюпкой — и прошвыривает, несет, ускоряя, вперед и вперед, и немеет в груди оттого, что уже ни руля и ни весел не слушает шлюпка, что летит все скорее — боком, кренясь… удар. Троих выбросило вон. Женьке разбило голову, остальные отделались пустяками. Прыгнули по грудь в урчащую декабрьскую воду, потащили пробитую шлюпку с камней. Много было всего — а осталось холодное знание:
Долго смотреть на море — «замутит, и опять повернулись к боцману.
Дурацкие вопросы задаешь, боцман.
Больше некому. Что́ тут слова говорить.
Сработанная, злая команда, лучшая шлюпка бригады.
Вокруг, освещенный несмелым рассветом, желтыми пятнами фонарей, толпился, удерживаясь за ванты, народ. Вода стекала по лицам, и бессмысленно было ее отирать.
— …Не годится, — отрезал боцман. — Карла с Разиным надо оставить. На подаче буксира будут. Кто?
— А я? — с обидой сказал Женька. — Вовсе за человека не считаете?
Не было Женьки все лето, не греб он с ними, и в самом деле, забыли двужильного загребного.
— Загребным сядешь.
— Есть…
— Доронин средним.
— Есть, — серьезно сказал Иван.
— Семенов, как был, баковым.
— Конечно, — сказал рассеянно Сеня.