Долгая навигация

— …Альбатросы!

Теперь зависала корма, и волна их несла, завалив лихо на борт, прямо в мутное, желтое небо кормой.

— …Ско-выр-нуть!! Оторваться! греби вас! Па-шел!!.

Оторвались, и падаем, падаем вниз…

— Выше нос! Моряки! Альбатросы! Гер-рои! Умр-ри за веслом! разорви вам печенку… умр-ри!!.

Значит, снова полезли на гребень.

И не было в этот момент ничего — только гладкая, в кружевах пены, изогнутая вода — и изогнутой лопастью, мокрой, блестящей, в пупырышках пены, точно вцепиться в блестящий подъем… и тян-нуть, подыхая, мутнея глазами, тяну-уть!.. а на что тебе богом даны кривые бугристые ноги, и железный живот, и воловья, бесчувственная спина?.. Дождь течет под тельняшку… Умри за веслом!

— Вместе!! Новиков! чтоб тебе… салинг и фока-брам-шкот! Навались!!

Нехорошей была эта гребля.

И Раевский хрипел — как хлестал тяжеленным кнутом, в самый лоб — чтоб тянули на рвущихся жилах.

Вниз катились со слоем текущей от гребня воды. Встреча с новой волной была самым опасным. Ревя, он отчаянно работал рулем, чтобы тонко, как в масло, вписаться в начало подъема, чтоб не сбиться ни вправо, ни влево на гребне. Собьет — значит, третьей волны не увидишь.

Гребли очень долго.

Сбивала, сбивала волна. Два километра пенькового тонкого троса ползли за кормой по песчаному дну: хуже всякого якоря.

— …Ну!!

Он мордовал пацанов отработанным боцманским матом — тем, что слышал, работая на ДШК, от своих мичманов, свирепевших от близких разрывов, от воя немецких машин; те воспитывались боцманами, видавшими гибельный дым Моонзунда… богохульный тот мат — от турецких бесчисленных войн, от терявших тяжелые горящие мачты парусных кораблей…

— …И апостола Павла! А ну!!

И они налегали, взмокая от жесткого пота, жестоко холодной воды… вместе, сукины дети! Приказчики, а не матросы! Вам и бабы не взять никогда! Навались!..

— По-та-щили! и тащим! и ра-аз!!.

Кривоногий, небритый Харон в промокшей измятой мичманке…

— Куда… смотришь? На весло смотри! Весло!..