В не менее тяжелом положении находилась и Япония, располагавшая куда меньшими ресурсами. Она смогла так долго воевать лишь потому, что получила существенную денежную помощь извне – прежде всего от американских финансистов еврейского происхождения, враждебно настроенных к юдофобскому российскому правительству. (Об этом – в разделе, посвященном «национальным болезням» империи.) Однако к лету 1905 года и японская финансовая система находилась на грани банкротства.
Поэтому предложение о посредничестве, сделанное американским президентом Теодором Рузвельтом, было охотно принято обеими сторонами.
На переговорах в Портсмуте российскую делегацию возглавил Сергей Витте, в свое время тщетно отговаривавший царя от дальневосточной авантюры. Витте сумел выторговать условия, которые в Петербурге были восприняты с огромным облегчением. Россия уступала половину острова Сахалин и Ляодунский полуостров, а также признавала Корею японской «зоной интереса», зато не выплачивала контрибуции.
Очень довольный результатом, царь вскоре сделает кудесника Витте главой правительства и наградит графским титулом (недоброжелатели потом звали Сергея Юльевича «графом Полусахалинским»). В Японии же результат кровопролитной войны, обошедшейся стране в четверть миллиона убитых и раненых, наоборот, вызвал народные волнения – после стольких побед все ждали большего.
Но мир получился взаимовыгодным. Конфликт между двумя империями закончился компромиссом. Одна несколько потеснилась, умерив аппетиты, другая расправила крылья пошире.
Пять лет спустя, в 1910 году, Россия и Япония, уже добрые друзья, подписали соглашение по Китаю, поделив и его: Монголия и Северная Маньчжурия попали в русскую сферу влияния, Южная Маньчжурия – в японскую. Корею Токио, с согласия Петербурга, просто аннексировал. Россия активно колонизовала периферию КВЖД – проект «Желтороссия», хоть и несколько усохший, продолжал развиваться.
На уровне мировой расстановки сил проигранная война привела к некоторой корректировке в иерархии империй. Позиция Японии поднялась, позиция России опустилась. «Российская империя, в сущности, была военная империя; ничем иным она особенно не выдавалась в глазах иностранцев, – пишет Витте. – Ей отвели большое место и почет ни за что иное, как за силу. Вот именно потому, когда безумно затеянная и мальчишески веденная японская война показала, что однако же сила-то совсем не велика, Россия неизбежно должна была скатиться».
Провал «большой азиатской программы» Николая II имел и еще одно последствие, роковое.
Столкнувшись с преградой на Востоке, Россия вернулась к более традиционному вектору имперского интереса – балканскому.
Там как раз назревали серьезные события.
Балканская проблема
Причина напряженности здесь была та же самая: Российская империя видела потенциал для расширения и не могла им не воспользоваться.
В результате упадка Османской державы, в свое время захватившей большой кусок европейского континента, развернулась активная борьба за дележ турецкого наследства. В России на уровне риторики и пропаганды это подавалось как помощь освободительному движению порабощенных народов, но фактически соперничающие империи, прежде всего австрийская и российская, конкурировали между собой за сферы влияния. Франция и Англия тоже постоянно вмешивались в балканские дела – главным образом чтобы не допустить чрезмерного усиления России.
Начиная с греческого восстания 1820-х годов, в регионе неоднократно завязывались войны, в которых участвовали отнюдь не только обитающие здесь народы. Последним большим вооруженным конфликтом было столкновение Турции с Россией, Румынией, Сербией и Черногорией во второй половине семидесятых годов, опять закончившееся вмешательством западных держав. Они заставили Петербург отказаться от вытребованных у побежденной Турции условий мира и навязали другие, менее выгодные.
В последней четверти девятнадцатого века на европейской карте появилось несколько новых стран, которые постоянно испытывали на себе давление империй, а иногда и извлекали для себя выгоду, лавируя между Веной, Петербургом, Берлином, Лондоном и Парижем. При этом отношения между балканскими странами тоже были непростыми.
Положение усугублялось тем, что «европейский больной» Турция всё больше хирел.
Начало царствования Николая II совпало с очередным кризисом. В 1896 году на Крите вспыхнуло антитурецкое восстание, вскоре поддержанное Грецией. Турецкая армия так вяло сопротивлялась греческим войскам и даже плохо вооруженным повстанцам, что в Петербурге возникла идея окончательно решить старинный «турецкий вопрос»: ввести флот в Босфор и взять проливы под свой контроль. В военном отношении сделать это было нетрудно, но наверняка возникли бы осложнения с державами. Поколебавшись, молодой император решил не рисковать. «Государь не пожелал нанести удар, который рикошетом мог привести к большому европейскому столкновению», – пишет Ольденбург.
Вместо этого, развязывая себе руки для дальневосточной экспансии, российское правительство предпочло наладить отношения с Австро-Венгрией. Две империи договорились поддерживать на Балканах статус-кво, и там ненадолго возникло затишье.
Это равновесие было очень хрупким. Расклад сил выглядел следующим образом.
Самой большой территорией по-прежнему владела Османская империя, в политическом отношении постепенно сближавшаяся с Германией, которая делала активные инвестиции в турецкую экономику, прежде всего в железнодорожное строительство. Кайзер Вильгельм II поддерживал тесные отношения с султаном Абдул-Хамидом II и даже лично посещал его, что было беспрецедентно для западно-восточных монархических отношений. В докладной записке российского МИДа в 1898 году говорилось: «Интимная дружба, соединяющая германского императора и турецкого султана, уже привела к весьма осязательным политическим результатам и обещает в ближайшем будущем много сюрпризов».