После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II
Вероятно, увлеченность Николая дальневосточным вопросом психологически объяснялась тем, что в этой сфере молодой царь чувствовал себя более компетентным, чем министры, – в отличие от всех остальных государственных вопросов. Ведь он там был и видел всё собственными глазами.
Витте рассказывает: «Государь Император … увлекался этой идеей именно потому, что в первый раз он вышел, так сказать, на свободу поездкою на Дальний Восток. Но, конечно, в то время у него никакой определенной программы не сложилось; было лишь только стихийное желание двинуться на Дальний Восток и завладеть тамошними странами». После восшествия на престол программа (ее называли «большой азиатской») сформировалась. Если во времена первого Николая много говорили и писали о том, что историческая миссия России – водрузить крест над Цареградом, то при втором Николае миссией стали считать пробуждение второй, восточной головы имперского орла. «Император Николай II на рубеже XX в. был главным носителем идеи имперского величия России», – пишет Ольденбург.
Особенное раздражение, опять-таки личное, у царя вызывала «нахальная» и «дерзкая» (цитирую по дневнику военного министра Куропаткина) китайско-корейская политика Японии. Японцев Николай не любил с тех пор, как в 1891 году, во время визита в Страну Восходящего солнца, его чуть не убил бывший самурай, которого за это даже не повесили. Екатерина Святополк-Мирская, жена министра внутренних дел, заносившая в дневник содержание бесед мужа с государем, пишет: «Японская рана, я думаю, не бесследно прошла, и я думаю, что она больше вреда России принесет, чем японская война. Есть нечто роковое в отношениях государя с Японией».
Помимо неприязни к Японии император еще и относился пренебрежительно к ее военному потенциалу – опять-таки руководствуясь личными воспоминаниями о давней поездке. «Государь был, конечно, глубочайше уверен, что Япония, хотя может быть с некоторыми усилиями, будет разбита вдребезги… В первое время обыкновенное выражение его в резолюциях было “эти макаки”». (О том, насколько выросла мощь Японии между 1891 и 1904 годами, я расскажу чуть ниже.)
Справедливости ради нужно сказать, что антияпонские и антикитайские настроения тогда были распространены не только при дворе, но и в широких слоях русского общества. Многие рассуждали о «желтой угрозе», которая захлестнет западную цивилизацию, если вовремя не дать ей укорот. Даже возвышенный Владимир Соловьев в 1894 году пугал соотечественников:
Все эти факторы делали конфликт с Японией неизбежным. Тут сталкивались две имперские «миссии»: одну сконструировали в Петербурге, другую в Токио, где считалось естественным, что «Азия для азиатов» (под последними, разумеется, имелись в виду сами японцы).
Эскалация российско-японской напряженности прошла через несколько этапов.
В 1895 году, когда маленькая Япония неожиданно для всех разгромила в войне китайского колосса и слишком алчно воспользовалась плодами победы, три европейские державы – Россия, Франция и Германия – вмешались в раздор между «азиатами» с позиции «белого человека». Японию заставили смягчить условия мира, в частности отказаться от Ляодунского полуострова, удобного плацдарма для проникновения в глубь Китая.
Это вмешательство (в Японии его назвали «интервенцией трех стран») настроило островную державу прежде всего против России, поскольку было известно, что инициатива вмешательства исходила от Петербурга.
Два года спустя русские усугубили ситуацию, взяв отобранный у японцев полуостров в многолетнюю аренду. Там находился незамерзающий Порт-Артур, пригодный для базирования флота. Кроме того, Китай позволил России строить на маньчжурской территории железную дорогу, которая соединила бы Читу с Владивостоком, а затем и с Ляодуном. Вся зона дороги отдавалась под юрисдикцию России, которая таким образом фактически получала контроль над Маньчжурией. «…Если оставить в стороне коварство подобной меры как по отношению Японии, так и по отношению Китая и руководствоваться исключительно эгоистическими соображениями, – писал Витте, – то и в таком случае, по моему мнению, мера эта является опасною… Все это вовлечет нас в такие осложнения, которые могут кончиться самыми плачевными результатами».
Российская зона влияния в Китае.
В 1900 году объединенная армия великих держав, в число которых впервые вошла Япония, совместными усилиями разгромила китайское восстание против иностранного засилия. И опять Япония почувствовала себя оскорбленной. Из репараций, наложенных на Китай, ей досталось всего 7 %, а России – 30 %, притом что японский контингент был самым большим.
В правительстве обеих стран имелись как сторонники войны, так и сторонники компромисса, но каждое новое унижение усиливало позиции японских «ястребов».
В России, кроме Витте, в ту пору министра финансов, вооруженного столкновения не желал и военный министр А. Куропаткин. Он даже отправил государю специальный доклад. «Написал, что война с Японией будет крайне непопулярна в России, что противоправительственная партия воспользуется этой войною, чтобы увеличить смуту», – записывает в дневнике министр.
Но были у «жесткой» линии и влиятельные сторонники, прежде всего министр внутренних дел Плеве, доказывавший обратное: война-де, наоборот, отвлечет общество от смуты. Кроме того, у царя появились активные помощники, не занимавшие больших постов, но целиком и полностью разделявшие идею Николая о «большой азиатской программе». В обществе эту лоббистскую группу прозвали «безобразовской кликой» по имени А. Безобразова. Этот отставной чиновник невысокого ранга еще в 1896 году подал на высочайшее имя докладную записку с обоснованием неизбежности и даже полезности конфронтации с Японией. В дальнейшем идея приобрела вид развернутой программы действий. Предлагалось учредить на Дальнем Востоке особое наместничество; наращивать военно-морское и армейское присутствие, а также форсировать проникновение в Корею. Для достижения последней цели Безобразов и его единомышленники предлагали учредить товарищество якобы для лесопромышленных работ на территории Кореи, а при товариществе будет нечто вроде частной армии, «лесной охранной стражи», которая и станет инструментом экспансии. (Ту же тактику в свое время использовали англичане при завоевании Индии.) При этом лесная концессия кроме политических целей преследовала и коммерческие, но это не афишировалось. Будущий премьер-министр В. Коковцов, в то время государственный секретарь, пишет с некоторым недоумением: «От Вонлярлярского [золотопромышленник, партнер Безобразова] я узнал также, но тоже как-то вскользь, что государь дал некоторую сумму денег из своих личных средств на концессию на [реке] Ялу, что дал их и великий князь Александр Михайлович».
Постепенно наверху укрепляется мнение, что богатую и сравнительно (по китайским меркам) малолюдную Маньчжурию неплохо было бы вообще присоединить к России. Со временем этот проект получил название «Желтороссия». Приамурский генерал-губернатор Н. Гродеков докладывал: «Отказаться от господства над Маньчжурией и допустить не только постороннее, но даже китайское влияние в этой стране мы не можем, не рискуя нашими интересами первостепенной важности» (в виду имелись, естественно, интересы имперские).
Базой колонизации должна была стать Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД), вдоль которой планировалось построить десятки городов и поселков, где жили бы русские переселенцы. Была создана еще одна частная армия, «Корпус пограничной стражи». Формально она должна была защищать железную дорогу, но на деле обеспечивала российское владычество в будущей «Желтороссии». Служили в «Корпусе» казаки, платило им министерство финансов. Предполагалось, что в дальнейшем этот контингент преобразуется в Сунгарийское казачье войско.
В 1903 году сторонники российской «жесткой линии» взяли окончательный верх. Упрямого Витте убрали из министров. Куропаткин ограничивался увещеваниями, которых царь уже не слушал. На Дальнем Востоке учредили наместничество во главе с адмиралом Е. Алексеевым, наделенным чрезвычайными полномочиями (это был член «безобразовской клики»). Сам Безобразов получил должность статс-секретаря.
Из Токио зорко наблюдали за этими демаршами. Там полным ходом шла подготовка к неизбежной войне. Японское правительство, в отличие от Плеве, не рассчитывало, что она будет «маленькой», но надеялось, что победоносной.
Я много писал об имперских аппетитах России, но Япония в этом смысле вела себя и активнее, и агрессивнее. Островную страну, вышедшую из спячки после двухсотпятидесятилетней самоизоляции, переполняла энергия – точно так же, как другую молодую империю, германскую. Дальневосточное государство, сильное монолитностью и высоким уровнем дисциплины, руководимое честолюбивыми, амбициозными людьми, стремительно усиливалось, используя «эффект задержанного развития».