Энрике словно прирос к месту.
– Я ничего не отменял.
Все это время он думал, что никому нет до него дела. Но это было не так. Кто-то другой отменил встречу за него. Кто-то, у кого было достаточно денег, чтобы расплатиться с Илустрадос, кто мог говорить от его имени, кто знал его достаточно хорошо.
Энрике хотел бы забыть, как Северин встал между ними и надвигающимся огнем в узком переулке. Он хотел бы забыть тот день, когда Северин представил его в качестве нового историка Эдема и сразу же уволил всех, кто высказывался против этого решения.
Сам того не осознавая, Энрике прижал руку к сердцу. Рана, оставленная Гипносом, не могла сравниться с тем, что он чувствовал сейчас. Он уже не знал, чему верить. Энрике всегда понимал, что часть Северина умерла, когда убили Тристана, и он оплакивал их обоих. Но, по крайней мере, Северин был жив, и, хотя он стал тенью самого себя, – всегда оставался шанс, что когда-нибудь он оправится от потрясения. Теперь Энрике знал, что ничего уже не будет прежним.
Тот Северин, которого он знал, исчез навсегда.
– Энрике? – окликнул его Руслан. – Мне очень жаль… может, мне уйти? Я что-то не так сказал?
Энрике заставил себя вернуться в реальность.
– Нет, вовсе нет, – сказал он, снова сосредоточившись на предметах. – Просто я уже давно не вспоминал о той лекции. Неважно, – Энрике посмотрел на Руслана. – Пожалуйста, останьтесь.
Он подумает о предательстве Северина потом, когда все это закончится. Слишком долго он прощал Северину его вспыльчивость и холодность… но
– Это что, арфа? – спросил Руслан, приподняв бровь.
– Нет, – ответил Энрике, изучая предмет. Он оглянулся на Каллиопу – музу эпической поэзии. В ее руках был сломанный золотой инструмент.
– Это лира, – сказал он.
Лира была не похожа на другие сокровища. Во-первых, она была сделана из непонятного металла, с гравировкой по бокам. Струны, которые обычно изготавливали из скрученных кишок животных и должны были износиться от времени, выглядели металлическими. Он попытался дернуть за одну из струн, но она была жесткой и неподатливой, как бетон. Где-то в его голове нарастал странный гул, пока он медленно протирал поверхность лиры чистым полотенцем. Наконец металл засиял, как новый, и на левой стороне проявился символ:
Едва дыша, Энрике поднял лиру и осторожно поднес ее к пустой книге. Лира идеально вошла в выемку. В этот момент его мысли наконец выстроились в правильной последовательности. Так вот почему у всех женщин были отрезаны руки. Не для того, чтобы они не могли переворачивать страницы… а для того, чтобы они не могли играть на
– Речь никогда не шла о
Не успев договорить, он вспомнил слова, начертанные на стамбульском портале…