Византийские исихастские тексты

22
18
20
22
24
26
28
30

Когда присутствует в душе любовь, не только исчезает и обращается в бегство весь рой страстей, но и процветает, как сказано, любовь к ближнему, боголюбезное смиренномудрие, умиротворение, добросердечие и великодушие, особенно же вера, надежда, радость, а вкратце сказать — вручаются душе плоды Духа. И все три части её[1814] от преизбытка <даров> должным образом исцеляются: оставляет она гнев и успокаивается от привнесения добродушия и любовной радости, а вожделение переходит в жажду и стремление к прекраснейшему блеску ослепительного сияния божественных красот в созерцании Того, Кто первый поистине желанен, Кто неизмеримо превосходит всё благое и желанное, поскольку от Него, через Него и в Нём все благое, прекрасное и желанное. Рассуждающее же начало благодаря любовному единению с тем, что и является по преимуществу мудростью, неустойчивое и несмышленое в созерцании Бога, в любовном восхождении и соединении, умудряя ум, исцеляется тем самым в рассудке. Благодаря этому ум чудесным образом совершает для себя некий божественный круг, ибо всеблаженная любовь, просиявающая из созерцания Бога, усиливает созерцание Бога и таким образом также расширяет его, сама как бы порождаемая созерцанием и его, в свою очередь, порождающая. Ибо, пригвождая ум вместе с ведением к Богу, приуготовляет его как к видению откровений многих несказанных созерцаний и таинств, так и к обоживанию, посредством чего, со своей стороны, ещё большей становится любовь, всё время порождая и порождаясь у Бога, беспредельного и вечного, и, таким образом, установив причастного ей в достоинстве ангелов (раз именно они постоянно созерцают лик Отца нашего Небесного[1815], как сказал Господь), из чего следует для облиставаемых божественными лучами разумная необходимость духовно и прилично питаться любовью (ἔρωτι) в неостановимом по своему порыву обращении к Богу и красоте Его великой, присносиятельной и блаженной.

15. Пространное изложение о божественной любви с начала до конца

Не худшим, пожалуй, и ничуть не излишним покажется подробнее сказать о любви, ибо она царица всех добродетелей. Посему, если кто укажет ее происхождение, тот сможет указать и чего достигает она, чтобы превзойти себя в совершенстве. Ибо не только приятным удовольствием для души является упоминание и рассказ о ней [любви], но и, в чём я уверен, освящением. Ведь в том, кто, так сказать, несёт её в лоне своём, соединяется душевная простота со смиренномудрием; [пребывающая] же в безмолвии вера порождает [её], а беспристрастие вскармливает и без труда увеличивает вечный поток слёз; открытость сердца утверждает её и укрепляет духовным огнём. Совершенствует же её единение в созерцании Бога и просвещение.

Поэтому нетверд [бывает человек], и некоторым образом недостает ему чистого сердца, поистине мало способного к колебанию, пока ум его не будет поглощен сколько-нибудь в простом и единящем созерцании Бога. Ибо так же, как естественно следует за плотским чувством порыв и стремление к чувственным предметам (разумеется, что не могло бы возникнуть желания к чему-либо, вовсе не виданному или не познанному так или иначе), таким же образом, хотя любовь есть предмет духовный и по природе сообщница уму в умопостижении, однако, даже несмотря на это, нелегко убедить [человека] в любви, которую он узрел лишь каким-то душевным чувством, но еще не духовным. Но даже если кажется, что достиг он любви, поистине весьма слаба и немощна его любовь, как будто лишь по слуху и издали, не видя, но лишь по простой чувственной страсти, свойственной чувственному, устремился он [к ней]. Ведь стремление его неясно и, так сказать, удоборассеиваемо пред достижением чувственного, ибо всякое вожделение чего-либо чувственного происходит через чувство, а не через что другое; и всякая любовь к умопостигаемому по средству созерцания и предводительства ума равно направлена на умопостигаемое. И если бы не стал ум при подобающем предводительстве проводником[1816] любви, то не только нелепой и темной, но и вовсе никакой справедливо было бы назвать такую любовь, а скорее, что даже и призраком любви, а если <всё-таки> любовью, то какой-то несовершенной и немощной.

Ибо как новорожденный младенец, хотя и человек по природе, не может, пожалуй, называться просто человеком по несовершенству своему; так же — и даже в гораздо большей степени — состояние беспристрастности может привести в движение расположенность к любви и все то, о чем я только что сказал, но при этом нечто неустойчивое по природе заложено в душе, так что часто она из-за ничтожных причин переменяется, прежде чем достигнет посредством умного света созерцания в Боге и возможного [с Ним] единения. Тогда обретёт ум в любви, я бы сказал, крепкие корни, и равно любовь могла бы достигнуть, насколько дано ей, совершенства, когда и созерцающий божественную красоту озарится божественными лучами или, насколько можно выразить словами, просияет, видя сущее на самом деле иначе, нежели прежде, и себя самого мысля другим ведением. И обо всем сродственном и о всякой твари будет иметь он проясненное суждение, которого прежде не имел, до того, как узрел Творца всякой твари в светлейших сияниях созерцаний.

16. <Заключение>

Каждый из богомудрых [мужей] превосходно знает это всеобъемлющее, простое и безвидное, таинственное созерцание Бога и главу самой любви — кормилицы ангелов и духовного утешения, явное знамение жительства Бога в [нашей] душе, «искоренительницы (ἐκριζωτρίας) каких бы то ни было страстей, насадительницы (φυτευτρίας) всяческих добродетелей»[1817], охранительницы и усовершительницы всех человеческих благ и доброт, всяческое восхваление которой бессильно, ибо Бог есть любовь[1818].

Святые и боговодимые [мужи] весьма хорошо познали, как сказано, созерцание её, сотворив её безупречным оком всех своих деяний, угодных Богу, и делали попечение о ней целью всех своих устремлений в безмолвии — очевидно, что не без Духа, двигавшего их сердечно и сущностно (ἐνυποστάτως) ясным духовным восприятием (αἰσθήσει ἐναργεῖ νοερᾷ). Ибо до действия Духа (ἐνεργείας πνευματικῆς) совершенно ненадежно напрягать ум в созерцании, чтобы не учинил нам сатана, стремясь ввести нас в заблуждение, вместо света мрак, а вместо спасения гибель. Ибо всему свой срок[1819], и добродетель (τὸ καλόν), которая не смотрит на сроки, многих погубила. Пусть Бог, изобильный податель благ, воздаст нам должное по своей благодати. <Аминь>.

Приложение О. А. Родионов. Рукописная традиция трактата Каллиста Ангеликуда О божественном единении

Все главы, вошедшие в собрание, условно именуемое «главами» (или «трактатом») О божественном единении, находят свои соответствия среди текстов, включенных в самую авторитетную из дошедших до нас рукописей Каллиста Ангеликуда: cod. Vaticanus Barberinus gr. 420 (далее Barb. 420). Рукопись эта, согласно датировке, А. Ю. Виноградова, созданная в конце 1360-х — первой половине 1370-х гг., содержит, наряду со словами, принадлежащими корпусу Исихастского утешения, также пять слов, в это произведение не вошедших, и главы, число которых первоначально было не менее 219 (начальные 9 глав до нас не дошли, кроме того, нет уверенности, что не были утрачены также и завершающие собрание главы). Главы занимают ff. 29v-32v, 148v-199v, 211v-216v, 218–225, 232–294, 297v-311v данного кодекса, причем перемежаются другими текстами — как упомянутыми выше словами, так и фрагментами, статус которых недостаточно ясен. Рукопись эта представляет собой автограф Каллиста Ангеликуда (к этому выводу в результате тщательного палеографического и кодикологического исследования пришел А. Ю. Виноградов; с данным выводом согласился и А. Риго). Вероятно, Каллист записывал в этот кодекс подготовительные материалы для своих произведений, что обусловило в некотором роде «черновой» характер кодекса Barb. 420. В рукописи не только утрачены начальные листы (по-видимому, около 50-ти), но и содержится обширная лакуна, к счастью, восполняемая другим кодексом того же собрания (cod. Vat. Barb. gr. 592), представляющим собою конволют, первая часть которого сохранила недостающие в Barb. 420 листы. На этот кодекс как на часть автографической рукописи Каллиста Ангеликуда, дополняющей давно известный Barb. 420, указал А. Риго. В Barb. 592 входят несколько слов из Исихастского утешения, а также главы 18–22.

Полное описание кодексов Barb. 420 и 592 содержится в статье А. Ю. Виноградова, посвященной рукописной традиции Исихастского утешения; статья должна вскоре быть опубликована в 43-м номере БТ. Описание, данное архим. Симеоном (Куцасом) в его исследовании, посвященном Каллисту Ангеликуду[1820], в целом корректно, однако не учитывает целого ряда деталей, и, кроме того, автору ничего не известно о рукописи Barb. 592.

На основе этого собрания глав, по всей видимости, не имевшего четкой композиции, впоследствии (вероятнее всего, самим Каллистом) была составлена подборка из 115-ти глав, причём в качестве 1-й главы было заимствовано 29-е слово Исихастского утешения. Она дошла до нас в составе афонской рукописи Iber. 506 (4626), f. 342–388. По мнению А. Ю. Виноградова, этот кодекс следует датировать концом 60-х-70-ми гг. XIV в. В рукописи произведение озаглавлено чрезвычайно просто: «115 глав», однако в славянской традиции XVIII-XIX вв. за этим собранием закрепилось название «Главы о Рае» или просто «Рай» (по аналогии с другими аскетическими сборниками, например, сотницей глав Каллиста и Игнатия Ксанфопулов).

Часть глав из числа 115 входит также в иное собрание, чаще всего именуемое «Главами Каллиста Катафигиота» или «Главами О божественном единении» (перевод именно этого памятника публикуется в настоящей книге). Поскольку до нас не дошло древних рукописей этого произведения, трудно судить, было ли это собрание глав составлено самим Каллистом Ангеликудом или его ближайшими учениками или же оно было создано впоследствии переписчиками, например, XVI или XVII вв., на основе некой не дошедшей до нас копии глав кодекса Барберини. Очевидно, что текст последней главы из 92-х испорчен, и это отражено как в известных нам рукописях данного собрания, так и в славянском переводе. Возможно, рукопись, на основании которой была создана эта подборка, содержала лакуны не только в конце, что и обусловило своеобразное расположение глав, заимствованных из Barb. 420, в собрании глав Каллиста Катафигиота. 91 глава из 92-х находит свои соответствия среди текстов, вошедших в кодекс Барберини, т. е. в упомянутую выше автографическую рукопись Каллиста. По большей части это главы (из числа 219), но, кроме того, в качестве глав выступают и два иных текста: в одном случае это фрагмент 24-го слова Исихастского утешения, а именно его 79-я глава (это слово само представляет собою сотницу глав); в другом — не вошедшее в Исихастское утешение слово. Главу 83-ю идентифицировать не удалось; возможно, она заимствована из тех же 219-ти глав, но из той части, что не дошла до нас. Соотношение глав кодекса Barb. 420, 115-ти глав иверской рукописи и глав О божественном единении представлено в таблице, приведенной в конце данного приложения. 92 главы Каллиста Катафигиота дошли до нас в составе двух рукописей. Это, во-первых, афонский кодекс Karakallou 189 (Athous 1585), переписанный на о. Гидре в 1776 г., по всей видимости, для подготавливаемого свт. Макарием Коринфским как раз в те годы 1-го издания Добротолюбия[1821]. Заглавие их таково: Ἐκ τῶν τοῦ Καλλίστου τοῦ Καταφυγιώτου (f. 273). Во-вторых, те же 92 главы содержатся и в рукописи Hierosol. 436 (XVIII в.), где их заглавие звучит так: Καλλίστου Καταφυγιώτου τοῦ ἁγιωτάτου πατριάρχου Κωνσταντινουπόλεως, μαθητοῦ δὲ χρηματίσαντος τοῦ ἁγίου Γρηγορίου τοῦ Σιναΐτου[1822].

92-я глава в каракалльской рукописи имеет следующее завершение: «…Ἐντεῦθεν ἡ ἀγάπη σου ἀφορήτοις ὑπερφυέσι κέντροις τετρωμένους … [лакуна обозначена в рукописи, в отличие от греч. издания; обозначена она и в славянском рукописном переводе] ἀποκαθιστᾷ τούς κατά τινά σε ὁρῶντας ἐπίνοιαν. Ἐντεῦθεν…» (f. 371). Судя по всему, дальнейший текст был сочтен переписчиком безнадежно испорченным, отчего он не стал его воспроизводить. Вероятно, в распоряжении издателей Добротолюбия была и другая копия этих 92-х глав, поскольку в их сборнике мы находим продолжение 92-й главы, хотя и с лакунами. Интересно, что прп. Паисий Величковский вначале воспользовался рукописью, идентичной каракалльской, чему свидетельством служит рукопись BMN (Biblioteca Mănăstirii Neamţ) 199, где заглавие выглядит следующим образом: «От яже суть Каллиста Катафигиота» (л. 1), т. е. точно так же, как и в Karakallou 189, однако окончание 92-й главы иное, напоминающее то, что мы находим в греческом Добротолюбии: лакуна обозначена виньеткой, а далее, без обозначения лакун, идет текст: «От сея вины в воню мир Твоих… и сон отлете от веждей их»[1823]. Рукопись BMN 35 также содержит список перевода Глав Каллиста Катафигиота под тем же заглавием (см. л. 97), но окончания у этих глав в данном кодексе нет (они обрываются на гл. 50: см. л. 165). Зато рукопись BMN 258, представляющая собой автограф старца Паисия, содержит перевод, исправленный в соответствии с печатным греческим Добротолюбием. Естественно, здесь воспроизведено заглавие, данное греческими издателями («От Каллиста Катафигиота силлогистических и высочайших глав хранимыя, О Божественне соединении, и житии зрителне»: л. 2). Однако прп. Паисий регулярно отмечает чтения использовавшейся им ранее рукописи, указывая разночтения или дополнения по отношению к печатному тексту. В конце 92-й главы после текста, идентичного тому, что мы находим в других указанных выше списках, приводится текст греческого Добротолюбия, отсутствовавший в рукописи, которой пользовался прп. Паисий, причём на правом поле имеется запись: «В печатней обретаются и сия:». В тексте отражены при помощи отточий, как и в оригинале, лакуны: «И сладость…… никакоже еще сим…… но и спяще убо <…> Отче сущих окрест Тебе…… и да утвердиши вселяющихся правотою с лицём Твоим» (л. 81 — 81 об.). Не менее любопытно, что в славянском печатном Добротолюбии Главы Каллиста Катафигиота были изданы под тем же заглавием, что и в упомянутых выше паисианских рукописях, еще не содержавших правки по греческой печатной книге: «От яже суть Каллиста Катафигиота» (Ч. 4. [М., 1796.] Л. 90 об.), опущено предисловие издателей (переведенное прп. Паисием и приведенное им в ркп. BMN 258), а завершение 92-й главы соответствует рукописному варианту, а не печатному изданию. В связи с этим возникает закономерный вопрос: сличали ли справщики «московского» Добротолюбия подготавливаемые ими к печати тексты с греческой Филокалией? Или же были воспроизведены привезенные в Россию из Нямца рукописи переводов святоотеческих текстов, входящих в Добротолюбие, находившиеся в тот момент в распоряжении справщиков и подвергшиеся лишь поверхностной правке? На этот вопрос можно дать ответ, только проведя всестороннее сравнительное исследование славянского Добротолюбия и переводческого наследия прп. Паисия Величковского.

Приведенная ниже таблица представляет соответствия 92 глав Каллиста Катафигиота (обозначены буквой K), 115 глав иверской рукописи (I) и кодекса Барберини (B).

K I B

1 — 57

2 — Слово 24, гл. 79

3–4 — 103

5 32 104