– Отнеси, пожалуйста, тетради и эту папку в мою комнату. Знаешь, где это?
– Конечно!
Отдав последние инструкции, я спускаюсь на первый этаж и иду одеваться. Странно, что Мария не подошла ко мне сама. Или ей было лень искать? И почему она не захотела встретиться внутри пансиона? Там, снаружи, так холодно и неуютно. Неужели это так важно, что не могло подождать солнечного денька? А, черт с ним! Может, девчонки уже успели достаточно промерзнуть и не станут задерживаться.
– Панна! – слышу я возглас. Оборачиваюсь и снова вижу первогодку Сару.
– Чего тебе? – спрашиваю как можно дружелюбней.
Но она вдруг бледнеет и, пропищав «ничего», убегает обратно вверх по лестнице. Мне не остается ничего иного, кроме как пожать плечами и выйти наружу.
Темно-серые тучи комьями ползут по низкому небу. Кажется, будто они движутся медленно. На самом деле каждая из них несется, как гоночный автомобиль и даже быстрее, только нам, букашкам, этого не видно.
Лес качается, как пьяный. Ветви берез и ольх тянутся из стороны в сторону, словно руки плакальщиц. Отвратительная погодка для прогулок. Может, плюнуть и вернуться? Нет, надо сходить. Пять минут – и я уговорю девчонок вернуться в тепло.
Спрятав пальцы в карманы, я спешу вниз по лестнице и обхожу особняк с западного фасада. Миную небольшую каменную площадку под башенкой с громоотводом и оглядываюсь. Отсюда мы раньше наблюдали окно комнаты и гадали, зачем было прятать ее, если она была только складом учебных пособий. Нам хотелось верить, что в ней скрыто нечто большее, и сама мысль об этом приводила нас в благоговейный ужас.
Мы могли часами рассуждать о том, что означает символ на черной двери – две ладони, лист крапивы, перевернутый месяц, – а потом стали носить этот знак на груди, как бы привязав себя к нему. Дурацкая игра. Так почему же я до сих пор в ней?
Задираю голову, придерживая ворот пальто у озябших ушей. Что они такого нового углядели в заложенном кирпичами проеме? Привиделся свет через щели в кладке, будто в романе? Это вполне в духе Марии.
Прождав еще несколько минут, я совершенно закоченела.
– Н-ну, Мария! Зар-раза! Эй, вы здесь вообще? – выкрикиваю в гаснущий вечер.
Мне никто не отвечает. Только через три секунды за углом раздается звук, подобного которому я ни разу не слышала. Будто что‑то большое впечаталось в камни площадки. И снова тишина, разрываемая только стенаниями ветра. Холод, не имеющий ничего общего с наружным, потек по моим венам, достиг костей. Приморозил язык к нёбу.
Там, за углом, что‑то есть. Что‑то лежит там, на камнях. Я не могу на это смотреть. Я не… Царица небесная, дети твои!
Сейчас я развернусь и обойду пансион с другой стороны. Мне не нужно смотреть на то, что разбилось о камни. Пожалуйста…
Но ноги уже несут меня к месту, откуда я увижу площадку. Пожалуйста, не надо!
Сначала я ничего не понимаю. На темной брусчатке лежит бесформенная груда, тряпичное нечто. Она не шевелится, не издает звуков. У этой груды много углов, будто кто‑то засунул в коричневый мешок все линейки, какие нашел в классных комнатах пансиона. Все просто: кто‑то выкинул мешок со старыми школьными вещами из окна. Кто‑то из наставниц просто избавляется от мусора, готовясь к продаже здания. Все в порядке.
Мне почти удается выровнять дыхание, когда я замечаю что‑то неправильное, отчего вся моя версия идет прахом.
Я вижу белую руку с белой манжетой школьной формы. Вижу ноги в серых шерстяных чулках. Их не две. Ступаю медленно и деревянно, как сомнамбула. Рот наполняется горячим металлом – прокусила язык. Я замираю в шаге от того, что разбилось о камни. Мое дыхание облаком застывает перед лицом.